В когтях неведомого века
Шрифт:
– Ну что? Я уже настроил машину для переброски обратно в Египет. Все готовы?
– Да… Конечно… Естественно…
– Нет, – неожиданно отрезал Арталетов. – У меня еще остались незавершенные дела…
18
Изгоняю бесов и демонов, а также тараканов, клопов, докучливых соседей и налоговых инспекторов.
Д. Каррас, экзорцист-любитель
Жора мрачно шагал по известной до мелочей дороге, думая над прощальными
– Я не хотел вам об этом говорить, Георгий Владимирович, но для перемещений в пределах одного-двух лет в данной эпохе совершенно не обязательно возвращаться обратно. Вот здесь имеется такое колесико… Конечно, особенной точности не гарантирую, но, методом проб и ошибок…
– А почему раньше не сказали?
– Я опасался, что вы начнете скакать туда-сюда и непременно породите какой-нибудь катастрофический сдвиг во времени. Все это очень слабо изучено… Большей частью – теория…
– А сейчас?
– Вас все равно не остановить… Только помните, что все ваши перемещения там будут в пределах одной петли времени. Опасайтесь парадоксов…
«Что еще за парадоксы? – размышлял Арталетов. – Опять ведь из потока формул и математических загогулин ничего не понял… Гиблое дело…»
Во Франции снова царило лето. Да и немудрено: Горенштейн забросил его в прошлый год, всего лишь каким-то месяцем позже сожжения.
Близ постоялого двора папаши Мишлена вновь царило оживление. У коновязи ржал не менее чем десяток лошадей, из дома доносилось нестройное пение и взрывы хохота, а из дверей, видимо, только что вышвырнули горького пропойцу, решившего, что лучшей постели, чем пыль у порога, ему не найти, сколько ни ищи.
«А не зайти ли и мне пропустить стаканчик-другой перед дальней дорогой? – подумал путешественник, переступая через утробно храпящее тело. – Да и обдумать дальнейший план действий нужно…»
Корчма встретила разноголосым шумом, омерзительным запахом подгоревшей пищи и мощным духом спиртного, едва не сшибающими с ног человека непривычного. Но Арталетов-то к этому как раз уже привык.
– Добрый день, папаша Мишлен! – радушно улыбаясь, направился он к стойке. – Как ваше житье-бытье?
– Je ne vous comprends pas, – отчеканил корчмарь, глядя оловянными глазами куда-то выше плеча собеседника. – Voulez parler en francais, monsieur[130].
– Почему?..
Не меняя выражения лица, Мишлен едва заметно кивнул на лист желтоватой бумаги, прикрепленный к стене возле стойки, и Жора, спотыкаясь на буквах непривычного начертания, принялся читать.
Очередной королевский ордонанс касался отмены по всей территории королевства иных языков, кроме французского, и подробно останавливался на всякого рода карах за отступление от сего.
«Ну вот! – огорчился Арталетов прочитав. – И здесь переходят на „державну мову“… Что ж это за рок такой! Ну, делать нечего…»
– Si je Peux… commander… la faute?[131] – с запинкой выговорил он.
– Certes! – обрадовался хозяин, незаметно кивая куда-то в глубь помещения, где, окруженный довольно
– Без разницы… – буркнул Жора, выкладывая на стойку пару медяков, и тут же поправился: – Donnez la bouteille rouge[133].
– Merci. – Монетка исчезла, а Мишлен, склонившись вроде бы для того, чтобы протереть прилавок, шепнул: – Есть пиво. Свежее. Будете?
Гадая, что же это такое случилось с грубияном и скупердяем, Георгий уселся на свободное место неподалеку от шпика и принялся не торопясь закусывать. На него некоторое время косились, но мало-помалу непосредственная обстановка восстановилась.
– Вы приезжий? – со слащавой улыбкой обратился к нему соглядатай. – Я вас раньше не видел.
– Je ne vous comprends pas[134], – отчеканил наш герой, не принимая игры и шпион отстал с постной рожей.
А атмосфера тем временем накалялась.
Какой-то здоровяк в костюме лесоруба схватил за грудки толстенного монаха в серой рясе, заляпанной самого разнообразного вида пятнами, и начал трясти, самозабвенно крича прямо в красную лоснящуюся физиономию:
– Est all'e vers la ligne, le p`ere sacr'e!.. Tu m'as ennuy'e avec les sermons![135]
Филер встрепенулся, выхватил из-за пазухи блокнот, но посетители уже горланили кто во что горазд, в ход шли кулаки, в воздухе мелькали табуреты и пустые бутылки. Какой-то кувшин с треском врезался в зализанную лысинку и разлетелся вдребезги, обдав Жору брызгами прокисшего вина, а шпион, не успев даже очинить перо, мирно прилег щекой на столешницу. Шум тут же утих, а чей-то не терпящий возражений голос распорядился:
– Не видите, остолопы? Человеку плохо. Вынесите его на воздух проветриться.
Соглядатая тут же подхватили под микитки и вынесли за дверь, а веселье завертелось по новой. Только еще шире – с привычным русским размахом, здравицами и матерками. Лесоруб с монахом, мгновенно снова помирившись, ходили вприсядку так, что пол трещал, а пара десятков человек аккомпанировали им, хлопая в ладоши или колотя кружками по дубовым столам. Лишь папаша Мишлен грустно следил за всем этим, механически протирая тарелки и бокалы.
– Что с вами, – участливо спросил Арталетов, подходя к старику. – Вам нездоровится?
– Да сам не пойму что-то… – поднял корчмарь на знакомого больные, как у Франклина на стодолларовой купюре, глаза, пронизанные красными прожилками. – Вроде и не болит ничего, а куража нет. Наверное, старость…
Он был так непривычно кроток, что у путешественника защемило сердце.
– Супруга моя вон вообще не встает, – продолжал жаловаться кабатчик, не замечая, что по морщинистой щеке с позавчерашней щетиной скатывается мутная стариковская слеза. – Как слегла на прошлой неделе, так и не встает. Полежу, говорит, устала что-то… И тает, словно свеча. А пацаны мои, те тоже… Не играют, не шалят… Возятся что-то там у себя наверху – не слыхать их, не видать… Может, сглазил кто нас?..