В краю молчаливого эха
Шрифт:
— В общем, тут такое дело… через несколько дней многих учеников отчислят из университета.
— Отчислят? Почему? Они плохо занимаются?
— Они, скажем так, не из благополучных семей… Университет становится более… закрытым, что ли. Наш новый ректор считает, что надо его «облагородить».
— Но моя семья же заплатила деньги…
— Деньги! Чудак ты человек! Для них твои деньги — пыль. А повод для отчисления всегда найдётся. Так что отправляйся завтра в Посольский приказ. Там найдёшь старика Остапа. Скажешь ему, кто
Семён по-прежнему не мог понять, что происходит. Сначала его огорошили новостью о том, что из университета выгоняют Погорелова, а теперь тот сам говорит, будто на очереди и Прутик.
— Это… это… А, может, подождать? Может, обойдётся? — клипал глазами Семён.
— Не обойдётся. Я видел списки. Там значишься и ты.
Семён вмиг погрустнел и осунулся.
— Ну! — дёрнул за нос паренька Погорелов. — Знаешь поговорку: «Всё что не делается…»
— Знаю, — вздохнул Прутик. — Просто… просто…
— Всё наладится. Я точно в том уверен.
— А вы куда?
— На Святую Землю. Нашёл там, у Храма Тенсеса, себе местечко. Коли что, может, и тебя туда вызову. Ещё, братец, увидимся! Ты верь в лучшее.
Погорелов вытянул несколько серебряных монет и протянул их своему ученику.
— Это тебе, — твёрдо сказал он, всовывая деньги в маленькую дохлую ладошку Прутика. — И не спорь, и не возражай.
На глазах Семёна выступили слезинки. В этот самый миг ему казалось, что рушится весь мир. Таких «страшных событий» он даже себе вообразить не мог.
Подавленный, сильно огорчённый парнишка вышел в коридор и медленно поплёлся куда глаза глядят.
— О, Сарн! Да за что же ты меня так? — от горечи Прутик был готов завыть. — Это не справедливо!
И словно в насмешку из памяти всплыли слова из святых писаний: «Пути богов выше путей людских, и мысли их выше мыслей тварных…»
Взглянув на монеты в своём кулаке, он тихо шмыгнул носом, и потопал дальше.
На занятиях Семён сегодня так и не появился. Всё отсиживался в сарае Овсова. С наступлением ночи на душе мальчишки стало ещё тоскливее. Сон как назло не шёл. Мысли будто заведённые крутились лишь вокруг слов Погорелова об исключении.
А ещё подумалось о родителях, о родной деревушке, самой красивой, самой весёлой в округе.
Сердце больно защемило и на глаза сами собой выступили слёзы.
«Вот ты, Семён, хотел же вернуться домой? — злорадствовала вредная частичка сознания Прутика. — Скоро и вернёшься… Потешишь своих родных».
Стало вновь обидно от подобного замечания… Всё от бессилия… несправедливости… Ведь сколько сил отдали отец и мать, чтобы отправить своего сына на обучение, да и не куда-нибудь в мастерскую, а в Лигийский университет. А он, такой-сякой, не оправдал…
К горлу подступил ком. Семён тяжело засопел и крепко стиснул зубы. Он чувствовал собственную слабость. Но главное, что ничего… абсолютно ничего не мог поделать. Тут вот такого человека, как
С этими недобрыми мыслями пришёл и сон. А утром, спустившись вниз, Прутик неторопливо натянул нехитрую обувку, и, не смотря на урчащий от голода живот, направился в университет. В его душе ещё теплилась надежда, что всё обойдётся…
То, что сегодня произойдёт нечто важное, стало ясно, едва Семён вышел к зданию Клементиниума. Кругом стояло множество разновозрастных учеников, которые что-то живо обсуждали. Из обрывков фраз стало ясно, что все ожидают всеобщее собрание.
— Прутик, здоров! — крикнул кто-то из однокашников. — Не слыхал, что сегодня будет?
Семён отмахнулся и скорчил кислую мину.
— Ты чего? Не выспался? — хохотнул приятель.
«Вот его точно оставят, — вздохнул Прутик. — Его родители — люди знатные да богатые».
Через полчаса перед учениками появился ректор. Некоторое время он гневно всех без исключения обличал в нерадивости, строптивости, лени и прочих грехах, присущих слушателям университета.
— Вчера мы специально прошлись, чтобы самим убедиться в верности жалоб учителей, — продолжал ректор. — И что же мы увидели? Меньше половины послушно ходят и занимаются, а остальные… Ну, это уже ни в какие ворота не лезет! В общем, собрав совет, мы приняли следующее решение: преподаватели подадут списки тех, кто не проявляет рвения к учебе. Их вызовут и проэкзаменуют. И вот по результатам сего мы и сделаем заключение о том, достоин ли ученик находиться в этих стенах. И уж не взыщите, коли что будет не так, — ученики тут же загудели, словно пчелиный рой. Декану пришлось повысить голос до крика: — Сами виноваты. Нечего пенять!
Уже после обеда начались вызовы. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, кто попал под разнос. Тех, кто сильно возмущался, университетская стража буквально выкидывала на порог университета.
Прутику сегодня повезло — не тронули. Но уже утром следующего дня, паренька забрали прямо с урока грамматики.
За столом огромного дубового стола сидело четыре человека: ректор и три преподавателя. Семёна подтянули в середину комнаты и толкнули в спину.
— Так, это кто у нас? — спросил один из сидевших учителей. — Назовись.
— Се-е… Семён…
— А! — злорадно усмехнулся ректор. — Вспомнил тебя! Это ты как-то поучал преподавателя языков? Эй, ребятки! — обратился он к стражникам. — А ну-ка приведите Богумила!
И вот тут сердце Семёна ушло в пятки. Он закусил губу и попытался взять себя в руки. Чтобы хоть как-то успокоиться, Прутик уставился на витраж за спиной ректора, изображавший ехавшего на белом коне Святого Тенсеса. Ему уже не раз приходилось выслушивать нотации от преподавателей, и лучшей защиты, нежели молчаливое согласие, он не находил. Так удавалось избегать куда более серьёзного наказания.