В круге первом
Шрифт:
– Да.
– В какой-то степени, очевидно, – да.
– «В этом есть рациональное зерно»? – передразнил Нержин. – Ай-ай-ай, Лёвка-Лёвка! Значит, ты становишься на сторону воров?
– Не воров, а – разведчиков!
– Какая разница? Такие же стиляги и карьеристы, только нью-йоркские, крадут секрет атомной бомбы, чтобы получить от Востока три миллиона в карман! Или – ты не слышал их голосов?
– Дурень! Ты безнадёжно отравлен испареньями тюремной параши! Тюрьма тебе исказила все перспективы мира! Как можно сравнивать людей, вредящих социализму,
Нержин сбил жаркую шапку назад и опять откинулся головой в раздвоение ствола:
– Слушай, у кого это я недавно читал чудесное стихотворение о двух Алёшах…?
– То было другое время, ещё не отдифференцированных понятий, ещё не прояснившихся идеалов. Тогда – могло быть.
– А теперь прояснились? В виде Гулага?
– Нет! В виде нравственных идеалов социализма! А у капитализма их нет, одна жажда наживы!
– Слушай, – уже и плечами втирался Нержин в раздвоение липы, устраиваясь для длинного разговора, – какие такие нравственные идеалы социализма, ты мне скажешь? Мы не только на земле их не видим, ну, допустим, кто-то испортил эксперимент, но где и когда они обещаны, в чём они состоят? А? Ведь весь и всякий социализм – это какая-то карикатура на Евангелие. Социализм обещает нам только равенство и сытость, и то принудительным путём.
– И этого мало? А в каком обществе во всю историю это было?
– Да в любом хорошем свинарнике есть и равенство, и сытость! Вот одолжили – равенство и сытость! Вы нам – нравственное общество дайте!
– И дадим! Только не мешайте! На дороге не стойте!
– Не мешайте бомбы выкрадывать?
– Ах, вывороченные мозги! Но почему ж все умные трезвые люди…
– Кто? Яков Иванович Мамурин? Григорий Борисович Абрамсон?.. – смеялся Нержин.
– Все светлые умы! все лучшие мыслители Запада, Сартр! – все за социализм! все против капитализма! Это становится уже трюизмом! А тебе одному неясно! Обезьяна прямоходящая!
Рубин наклонялся на Нержина, корпусом на него наседал и тряс растопыренными пятернями. Нержин отталкивался в грудки:
– Ладно, пусть обезьяна! Но не хочу я разговаривать в твоей терминологии – какой-то «капитализм»! какой-то «социализм»! Я этих слов не понимаю и не могу употреблять!
– Тебе – Язык Предельной Ясности? – рассмеялся Рубин, сорвался с напряжения.
– Да, если хочешь!
– А что ты понимаешь?
– Я – вот понимаю: своя семья! неприкосновенность личности!
– Неограниченная свобода?
– Нет, моральное самоограничение.
– Ах, философ утробный! Да разве с этими расплывчатыми амёбными понятиями ты проживёшь в двадцатом веке? Ведь все эти понятия классовые! Ведь они зависят от…
– Ни от хрена они не зависят! – отбился и выпрямился из углубления Нержин. – Справедливость – ни от чего не зависит!
– Классовое! Классовое понятие! – тряс Рубин пятерню над его головой.
– Справедливость – это глава угла, это основа мироздания! – замахал и Нержин. Издали можно было подумать, что они сейчас будут драться. – Мы родились со справедливостью в душе, нам жить без неё не хочется и не нужно! Помнишь, как Фёдор Иоанныч говорит: я не умён и не силён, меня обмануть нетрудно, но белое от чёрного я отличить могу! Давай сюда ключи, Годунов!!
– Никуда ты, никуда не денешься! – грозно толковал Рубин. – Придётся тебе дать отчёт: по какую сторону баррикады ты стоишь?!
– Вот ещё, мать твою, фанатиков перегрёб, – всю землю нам баррикадами перегородили! – сердился и Нержин. – Вот в этом и ужас! Ты хочешь быть гражданином вселенной, ты хочешь быть ангелом поднебесья – так нет же, за ноги дёргают: кто не с нами, тот против нас! Оставьте мне простору! Оставьте простору! – отталкивался Нержин.
– Мы тебе оставим – так те не оставят, с той стороны!
– Вы оста-авите! Кому вы оставляли! На штыках да на танках всю дорогу…
– Дитя моё, – смягчился Рубин, – в исторической перспективе…
– Да на хрена мне перспектива! Мне жить сейчас, а не в перспективе. Я знаю, что ты скажешь! – бюрократическое извращение, временный период, переходный строй – но он мне жить не даёт, ваш переходный строй, он душу мою топчет, ваш переходный строй, – и я его защищать не буду, я не полоумный!
– Я ошибся, что затронул тебя после свидания, – совсем мягко сказал Рубин.
– Ни при чём тут свидание! – не спадало ожесточение Нержина. – Я и всегда так думаю! Над христианами мы издеваемся, – мол, ждёте рая, дурачки, а на земле всё терпите, – а мы чего ждём? а мы для кого терпим? Для мифических потомков? Какая разница – счастье для потомков или счастье на том свете? Обоих не видно.
– Никогда ты не был марксистом!
– К сожалению, был.
– Су-бака! Стерьва… Голоса классифицировали вместе… Что ж мне теперь – одному работать?
– Найдёшь кого-нибудь.
– Ко-го?? – нахохлился Рубин, и было странно видеть детски-обиженное выражение на его мужественном пиратском лице.
– Нет, мужик, ты не обижайся. Значит, они меня будут известной жёлто-коричневой жидкостью обливать, а я им – добывай атомную бомбу? Нет!
– Да не им – нам, дура!
– Кому – нам? Тебе нужна атомная бомба? Мне – не нужна. Я, как и Земеля, к мировому господству не стремлюсь.
– Но шутки в сторону! – спохватился опять Рубин. – Значит, пусть этот прыщ отдаёт бомбу Западу?..
– Ты спутал, Лёвочка, – нежно коснулся отворота его шинели Глеб. – Бомба – на Западе, её там изобрели, а вы воруете.
– Её там и кинули! – блеснул коричнево Рубин. – А ты согласен мириться? Ты – потворствуешь этому прыщу?
Нержин ответил в той же заботливой форме:
– Лёвочка! Поэзия и жизнь – да составят у тебя одно. За что ты так на него серчаешь? Это же – твой Алёша Карамазов, он защищает Перекоп. Хочешь – иди бери.
– А ты – не пойдёшь? – ожесточел взгляд Рубина. – Ты согласен получить Хиросиму? На русской земле?