В круге света (сборник)
Шрифт:
Служить было тяжело, и в первую очередь потому, что почти не было возможности пообщаться с кем-то именно, что называется, по душам, а в армии это так важно. Любой собеседник мог оказаться потенциальным доносчиком. Точно так же, по этой же причине, мои товарищи опасались и меня. Мы не доверяли друг другу.
Всякий раз, когда кто-нибудь из ребят ехал в отпуск, мы, как правило, пользовались возможностью передать с отпускником письмо домой. Он доезжал до Москвы и опускал там корреспонденцию в цивильный ящик, и таким образом наши послания миновали перлюстрацию. Обычно с такой оказией мы старались переслать фотографии. Их делали здесь тайком, поэтому фотки и изымали. Один раз вот так передали письма с очередным отпускником, а он взял и отнес их куда надо. Многих потом наказали. Я тогда думал про того парня, что ребят заложил, – зачем, ведь все равно второго отпуска не дадут! По привычке, наверно.
Однажды в этой самой первой роте, уже перед их выпуском, произошел случай, над которым можно и смеяться, а можно и заплакать.
В роте было пять учебных взводов и, соответственно, пять замкомвзводов. Во время службы, понятное дело, между ними случались какие-то трения, недоразумения, а уже скоро разъезжаться. Не хотелось им увозить обиду друг на друга. Вот и пришли они все вместе к старшине и предлагают:
– Старшина, всем нам скоро расставаться, надо как-то по-человечески проститься. Давай купим водочки и у тебя в каптерке ночью посидим.
Старшина поддержал и организовал стол. Посидели ребята, попросили друг у друга прощения, обнялись, расцеловались и, довольные собой, пошли отдыхать.
А наутро ротный строит подразделение и говорит:
– Ну что вы за люди такие?! – И рассказывает всей роте историю о том, как пятеро замкомвзводов решили перед отъездом помириться и хотя бы один раз за службу почувствовать себя боевыми товарищами. После того как они уже разошлись по койкам и легли спать, то стала им каждому приходить в голову одна и та же мысль, что я-то вот, конечно, ничего ротному об этом ночном распитии не доложу, а ведь Иванов-то доложит, а уж Петров, так тот точно застучит. Пожалуй, нужно их опередить. – И что вы думаете? – продолжает ротный. – Все пятеро ваши командиров пришли ко мне еще до подъема, и каждый настучал на остальных. Ну вот что вы за люди такие? Как же вы на гражданке жизнь продолжите?
Уже на стажировке в войсках я служил в штабе одного из военных округов. Там и познакомился с одним солдатом взвода охраны. Этот взвод занимался охраной главных помещений штаба и самого командования. Командиром взвода был прапорщик, который подчинялся непосредственно начальнику особого отдела, а тот парень, с которым я познакомился, был у него водителем. Смотрю, а он в пакет осторожно укладывает пустые бутылки из-под водки.
– Ты чего это, – спрашиваю его, – бутылки сдавать собираешься?
– Нет, – отвечает. – На этой таре отпечатки пальчиков моего командира, вот я и рапорт по этому поводу уже подготовил.
И протягивает мне тетрадный листок в клеточку, на котором было написано приблизительно следующее: такого-то числа прапорщик Иванов в рабочее время в служебном автомобиле совершил распитие двух бутылок водки, а потом проспал до вечера в этом же самом автомобиле. Порожние бутылки с отпечатками пальцев прапорщика Иванова к рапорту прилагаются. Читаю и не понимаю:
– Это что такое? Зачем?
– А в увольнение хочу сходить, – отвечает. – Начнет артачиться, я ему рапорт и предъявлю, и бутылочки пустые тоже предъявлю. Он никуда и не денется.
Мы с ним разговорились, и оказалось, что у них во взводе все солдаты имели такие хитрые блокнотики. В них они заносили компромат на всех остальных сослуживцев. Прямо по фамилиям, он мне показывал, и на прапорщика тоже. И вот когда кому-нибудь нужно было о чем-то попросить товарища, то он доставал свою книжечку и сперва зачитывал ему весь собранный на него компромат. Если тому, как в карточной игре, не хватало козырей выдвинуть взаимные обвинения, то приходилось идти навстречу. Информация друг на друга могла и перепродаваться. Короче, жили они весело. Неудивительно, что и дедовщина у них во взводе была зверская, так они искренне друг друга ненавидели. Вот как можно людей оскотинить.
Когда в девяностые уходила эпоха, я радовался, что вместе с ней уходит и то, что я всегда считал низким, недостойным свободного человека. Мы отрекались от тоталитарного прошлого, и наши дети будут расти совершенно другими людьми. Но только потом стал понимать, что для того, чтобы стать свободным, нужно стать личностью. А личность формируется в отношениях с Богом. Личность – это прежде всего понятие религиозное.
На днях подходит ко мне одна наша прихожанка, у нее сын сейчас отбывает срок в одной из исправительных колоний. Одно время пацан воевал в горячей точке. Видимо, там его психика и повредилась. Сначала наркотики стал принимать, а в конце концов и человека убил. Сидит уже лет восемь. Мать его периодически навещает. Рассказывает:
– Меня мой Валерка спрашивает: «Мать, что у вас там, на воле, с людьми происходит? Кого вы к нам в зону присылаете? Откуда они такие берутся? Через одного не пойми чем занимаются, все друг дружку пассами лечат, мол, они экстрасенсы. Сектанты, что ли, какие? Фашисты появились. Один родную мать убил на почве национальной нетерпимости. Она ему, видишь ли, сказала, что люди других национальностей тоже люди, нет плохих национальностей, есть плохие люди. Не смог он этого вынести. Дочь стала за мать заступаться, так он и сестру убил. И самое главное, мать, я с таким еще не сталкивался. Эти новопришедшие, вот смотришь на них, руки тебе готовы целовать, угодничают, шестерят, но как только что за тобой заметят или услышат, так и бегут тебя закладывать. Раньше, и это ни для кого не было секретом, в каждом отряде были свои осведомители. Их знали и при них старались ничего лишнего не говорить, да и вообще поменьше с ними общаться. А эти никого не таятся. Они прямо-таки ждут, когда ты в чем-нибудь проколешься, и наперегонки спешат донести. Уж и администрация не знает, что с ними делать. Слух идет, хотят, мол, старосидящих от новопришедших отделить, настолько мы с ними разные. Мать, а мне ведь через несколько лет на волю выходить. И ты знаешь, как подумаю, в кого вы за эти годы успеете превратиться, страшно становится. Как же мне тогда жить среди вас?»
Значок
Маленький квадратик три на три сантиметра, из металла цветом под бронзу. В квадратике лицо мужественного человека, рядом с лицом Звезда Героя и имя – Карбышев Д. М.
Когда-то этот значок был пределом моих детских мечтаний. Наша школа в Гродно носит имя генерала Карбышева. Не знаю, как сегодня, но сорок лет тому назад нас, учеников этой школы, за хорошую учебу и соответствующее поведение награждали такими значками. Детская мечта, ведь на нем была выбита Геройская звезда, а мне, мальчику из того времени, тоже очень хотелось быть героем. Учился вроде бы и неплохо, но из-за моего вредного характера эта замечательная награда так и не нашла своего героя, то есть меня. Пишу сейчас и вспоминаю, что те, кто получал этот значок, носили его, и даже в старших классах не стеснялись прикалывать к одежде.
У нас при школе работал музей, в котором были собраны экспонаты о жизни легендарного генерала. Правда, мы, тогдашние пацаны, интересовались подвигом Дмитрия Михайловича совсем немного. Мы знали, что он, попав в плен, не поддался немцам и не стал предателем и за это враги морозной февральской ночью обливали его водой до тех пор, пока тело генерала не превратилось в одну большую ледяную глыбу.
Конечно, в наших глазах это тоже подвиг, но нам хотелось, чтобы наш герой был летчиком или танкистом, чтобы он взорвал какой-нибудь штаб или на худой конец закрыл грудью амбразуру дота, а так казалось, что в его подвиге чего-то не хватает, как сказали бы сегодня, «экшена маловато» со взрывами и автоматными очередями.