В круге света (сборник)
Шрифт:
– Сережа, а многие готовы подличать ради денег? Он улыбается:
– К счастью, единицы, а то бы я перестал верить в людей. Про своих бывших товарищей думаю, что стали они на путь предательства из-за того, что рухнул Союз, а они привыкли служить сильному хозяину, не отечеству, а именно хозяину. А вообще, я думаю, предательство начинается с доносительства. А этот навык можно легко воспитать не только в отдельном человеке, но и в целом народе. Возьми тех же самых немцев во времена Гитлера. И никого это не будет смущать.
Мне вспоминается время службы в армии. Попал служить в специальную часть, где мы не столько бегали и маршировали, сколько учились осваивать новейшую военную технику. Понятное дело, что нас и до этого по десять раз проверяли и перепроверяли, но эти проверки продолжались и в течение всей службы. За нами следили соответствующие органы, ротные, взводные командиры, политработники. Короче, только ленивый не следил. С одной стороны, это было оправданно, военный секрет, попавший в руки врага, может наделать много беды, особенно в военное время. Но методы, которыми действовали наши командиры, были порой отвратительными. Среди курсантов насаждалось наушничество и доносительство.
Я заметил, что человек легко принимает навязанные ему условия игры. Если в нем развивать и поощрять низменные чувства, да еще обставлять их высокими словами, то доносчик увлекается и даже гордиться этим начинает. А если пресечь подлость в самом ее начале, то ей и не прорасти.
Помню, служил у нас командир учебной роты подполковник Мишин. Человек необычный на фоне остальных офицеров. В мое время он преподавал общевойсковые дисциплины и учил нас облачаться в костюм химзащиты. Но вообще он был совершеннейшим прагматиком. Как-то после очередной демонстрации костюма он выдал нам приблизительно следующее:
– Костюм этот для рыбалки хорош, особенно сапоги, но если случится рядом какой-нибудь ядерный взрыв, то хоть десять таких костюмов на себя натяни, все равно не поможет. Так что вот вам, бойцы, более насущная задача. – И достает пустую трехлитровую банку. – У вас два часа времени. Далеко не расходиться, и сдадите мне банку с ягодами.
Любили мы его занятия. Часть наша располагалась в лесу, на месте бывшей ракетной точки. Грибов, ягод там было усыпано. Эту банку взвод собирал за пятнадцать минут, а потом гуляли по лесу, ели ягоды, по привычке собирали грибы и тоже отдавали подполковнику. Мы его уважали.
О Мишине ходил такой рассказ. Однажды, еще будучи командиром роты, он на утреннем построении вызывает из строя двух курсантов и объявляет:
– Сегодня утром эти двое ваших товарищей пришли ко мне в кабинет и донесли на вас. Сегодня они совершили акт предательства, вроде и небольшой, но имеющий далеко идущие возможные последствия. Завтра эти двое уже предадут меня, а послезавтра они предадут Родину. Во избежание дальнейшего усугубления порока курсантам Иванову и Петрову объявляю по пять суток ареста.
И в роте Мишина стукачей не было. Зато в первой роте их было полно. Уже после того, как они ушли от нас, я был в наряде помощником дежурного по части, а дежурил взводный.
Вот он мне и говорит:
– Какая рота была: не рота, а чудо. Сто пятьдесят человек, и из них сто пятьдесят стукачей.
А я как раз из этой роты накануне земляка выручил, у него шинель пропала, а им нужно было уже на стажировку ехать, как раз в осень, так он у меня ее попросил на время, потом, мол, заедешь заберешь. Я как услышал откровения взводного, так сразу и понял: не видать мне больше моей шинели, раз он уже здесь подличал, значит, и там обманет. Так оно все и вышло.
Однажды смотрю, идет наш особист, капитан Лобков. Проходит мимо меня и чуть слышно произносит:
– В четыре жду тебя в кабинете.
Визит к Лобкову ничего хорошего не предвещал. Когда я к нему пришел, тот достает мое личное дело.
– Дьяченко, я смотрю, у тебя отец достойный человек, надеюсь, что и его сын нас не подведет.
Я пообещал, что не подведу. Тогда он стал называть мне фамилии моих товарищей. Просил дать им характеристики. Я старался быть объективным, но характеристики дал на всех положительные, включая тех, кто мне и не был особенно симпатичен. Капитан поморщился:
– Мне здесь не нужны твои панегирики, ты мне лучше конкретно расскажи: о чем шепчутся между собой курсант Иванов с курсантом Петровым?
– Так откуда же я знаю, о чем? Они же шепчутся.
– Плохо, Дьяченко, нужно исправлять ситуацию. С сегодняшнего дня ты должен стать их другом, шептаться с ними, воздухом с ними одним дышать. А потом об их разговорах мне докладывать. – И все это офицер предлагал тогда еще почти мальчику, выросшему на романтике «Трех мушкетеров», которому сама мысль о предательстве была нестерпима. – Дьяченко, а домой, наверное, хочется съездить? Вот будешь исправно выполнять мои поручения, съездишь, а нет, так до конца учебы здесь в лесу и прокукуешь.
Не стал я становиться другом ни Петрову, ни Иванову. К капитану не ходил, а, наоборот, стал его избегать. Идешь по дорожке, а он тебе навстречу. А ты вроде как бы по делу спешишь и переходишь на другую сторону. Он все прекрасно понимал и однажды устроил мне разговор тет-а-тет. Меня неожиданно вне очереди поставили в наряд в такое место, где я должен был находиться неотлучно. Вот здесь он ко мне и подошел.
– Ну, что ты все бегаешь от меня, Дьяченко? Не хочешь, значит, в отпуск ехать? Ладно, пускай другие едут.
И мне хватило наивности ответить этому человеку:
– А я выпускные на пятерки сдам и по закону поеду.
У нас в учебке была такая договоренность: сдаешь выпускные экзамены на «отлично», едешь в отпуск. Особист мне даже ничего и отвечать не стал, просто повел плечами, что, наверное, означало «идиот», и пошел.
Выпускные я действительно сдал блестяще, но перед объявлением оценки за последний экзамен в учебный класс зашел мой злой гений. Потом нам зачитали результаты. И я услышал: «Курсант Дьяченко – удовлетворительно». Так было обидно. Когда мы выходили из класса, я увидел его. Лобков стоял и ждал. Потом подошел ко мне и улыбнулся: что, мол, съездил в отпуск?