В круге света (сборник)
Шрифт:
Вернулись домой, пошли к дочери святого мученика Димитрия, Надежде Дмитриевне. Ей тогда было что-то около восьмидесяти пяти лет. Бабушка Надежда в храм уже не ходила, физически не могла. Но ум имела поразительно ясный и изумительную память. Она даже помнила, что колокол, сброшенный с нашей колокольни, весил шесть тысяч двести пятьдесят пудов. Рассказывала, как такую махину поднимали на высоту почти сорока метров, правда это было до ее рождения, но еще свежие рассказы участников подъема колокола остались в ее памяти. Точно так же ясно отпечатались у нее и события, связанные с разгромом храма. Для того чтобы сбросить колокол, понадобилось прорубать в стенах колокольни дополнительные отверстия. Колокол упал и не разбился. Добивали эту красоту его же языком. Потом куски погрузили в машину и увезли.
Надежда Дмитриевна прожила очень нелегкую жизнь. Дочь «врага народа». Семья, оставшаяся без кормильца и без имущества. Старшего брата расстреляли вскоре вслед за отцом. Ее саму выгнали из техникума. Поначалу вообще за кусок хлеба трудилась. Так и проработала всю жизнь на самых грязных и тяжелых работах.
Как только появилась возможность восстанавливать родной храм, первой же и пришла. Ей уже тогда было за семьдесят. Кто еще тогда так радовался и кто так трудился, как эта женщина?
У нее же в доме и книги, и иконы хранились. На все службы летала птичкой. Но время брало свое, и вот уже наша бабушка Надя перестала выходить из дому. Мы по ее просьбе фотографировали храм, все изменения в нем. Как она была счастлива, прижимая к груди дорогие ей снимки.
Когда бабушка уже не могла ходить на службы, то она свой дом превратила в храм. Первым делом ей подключили церковный канал, по которому она могла смотреть богослужения. Бабушка освоила магнитофон и ежедневно прослушивала одно из Евангелий, слушала Псалтирь. Клирос по ее просьбе записал весь цикл воскресного богослужения, и во все праздники Надежда Дмитриевна молилась вместе с народом Божиим. А еще она ежедневно вычитывала все положенные молитвы, акафисты и часы.
Помню, зашли к бабушке Наде, пожалели ее одиночество. И однажды после службы я обратился к нашим общинникам и призвал их чаще посещать старушку.
Через несколько дней шлет она мне послание: «Батюшка, милый, Христом Богом прошу тебя, останови это паломничество ко мне, я же не успеваю совершить положенный мне молитвенный круг». Уже потом она говорила мне:
– Ты не смотри на мое одиночество, я же ведь живу как в раю. Никогда мне не было так хорошо.
И еще всякий раз, когда я приходил к ней, она официально заказывала мне молебен своему отцу. Денежку достанет, все чин по чину. И никакие протесты не принимаются. Можете себе представить: дочь заказывает молебен своему отцу. Не за отца, а отцу, святому новомученику. У меня это до сих пор в голове не укладывается.
Однажды спросил ее:
– Надежда Дмитриевна, вот ты прожила такую долгую и трудную жизнь и дождалась, что отца не только реабилитировали, но еще и во святых прославили. Справедливость восторжествовала. Скажи мне, ты счастлива?
– Счастлива, батюшка. Только не знаю, поймешь ли ты меня. Вот гляжу на свою жизнь с высоты прожитых годов и понимаю, что самым-то хорошим для меня временем, или лучше сказать, настоящим, было то время страданий. Никогда я так больше не молилась и не ощущала помощи Божией. Я же кожей чувствовала, что Он рядом стоял.
Умерла она, не дожив недели до своих девяноста лет. Хотела было даже пригласить нас на юбилей. Тихо уходила, мирно, после причастия. А причаститься ей было трудно, накануне всю ночь ее рвало, печень подвела. И тем не менее я ее причастил и сидел возле нее с банкой, на всякий случай. Она все меня за руку держала. Потом ей стало получше, она заснула. Пришла в себя, попросила ее посадить и преставилась.
Вы наверняка можете себе представить, как выглядит старый больной человек девяноста лет. А вот во время отпевания во гробе я снова увидел уже знакомый мне отпечаток святости на лице усопшей. Его трудно описать словами, но и невозможно с чем-то спутать. Лицо становится таким, что от него невозможно оторвать взгляд. Так и смотрел бы на него и смотрел. Что-то в нем появляется весомое, подлинное, что скрывалось за простым добрым взглядом стареньких подслеповатых глаз.
В лице человека явственно и победоносно отпечатывается Небо. И тебе радостно, что Небо не прошло мимо тебя. Что рядом с тобой билось и молилось такое сердце.
Как же я благодарен Тебе, Господи, за таких людей, за такую науку!
На другой день после отпевания случайно обнаружил, что в храме замироточило сразу несколько икон. Все образы стоят на открытых местах, вот и заметил. Думаю: «А образ отца Надежды Дмитриевны, святого мученика Димитрия? Он-то как?» Подхожу к иконе, а она повешена в таком уголке, куда почти не доходит дневной свет, присмотрелся. Действительно, мироточит.
Что в этом знаке? Небо радуется оттого, что еще одна праведная душа вознеслась в горние обители? Или это в утешение нам, пока еще остающимся здесь, на земле?
«Будьте как дети…»
У соседа умерла жена, баптистка. Хорошая была женщина, и глубоко верующая, с Новым Заветом практически не расставалась. Зато муж ее – от всего этого человек совершенно далекий. Сколько раз пыталась она привести его в общину, да ничего у нее не вышло. Я с ним тоже потом разговаривал, бесполезно, только и слышишь:
– Нет, сосед, извини, не божественный я человек, ничего у тебя не получится.
Он и раньше-то никогда веселым не был, а теперь и подавно сник, правда, пить не пьет, но как-то совсем к жизни интерес потерял, бросил работать, растолстел, обрюзг. Я за него даже бояться начал, думаю, вот так, не дай Бог, помрет сосед, придут сродники и будут просить отпеть его заочно, а крещеный он или нет, поди, никто и не вспомнит.
Встречаю его на днях.
– Ген, – спрашиваю, так, на всякий случай, – а ты, вообще, крещеный? – Спросил безо всякой надежды, думаю, махнет сейчас рукой, как обычно, и мимо пройдет. Но ошибся и впервые узнал, что мой сосед, оказывается, умеет улыбаться.
– Крещеный, а как же? Ты понимаешь, там все так смешно получилось. Меня мамка в шесть лет крестила, а тамошний поп, ты понимаешь, – он начинает смеяться, – он мне после крещения вот этого вашего «сладенького» из такой металлической банки дал.
Я его поправляю:
– Ген, это не «банка», это «Чаша» называется.
– Вот, вот, я и говорю, мне это «сладенькое» так понравилось, что я за чашу ухватился и хотел еще из нее отхлебнуть, а поп как даст мне по лбу: «Ах, ты, – кричит, – паразит, уйди от Чаши!» – Генка уже в голос хохочет и умиляется. – Я ж тогда еще совсем маленький был, на попа обиделся, что он мне «сладенького» пожалел, и больше в храм не ходил.