В круге света (сборник)
Шрифт:
Мы договорились о времени освящения, и уже через пару дней я искал их дом на небольшой тенистой улочке. Подхожу к массивным тяжелым воротам, стучу кольцом в калитку. Мне навстречу спешит привратник – пожилой, но крепкий цыган:
– Проходите, батюшка, ждем вас.
Захожу и попадаю на обширный двор с многочисленными хозяйственными постройками. Во дворе два больших дома: один старый деревянный, но еще в хорошем состоянии, а второй совсем новый из современных материалов.
– Молодой хозяин просил провести вас в новый дом, – говорит привратник.
Мы еще не зашли, а на порог уже выскакивает забавная малышка, хватает меня за руку и ведет к родителям.
Дом, хотя в нем уже и живут, все еще продолжает строиться, вернее, в ряде помещений ведутся отделочные работы.
– Большой дом, Николай, – называю хозяина по имени, – зачем тебе такой большой?
– Наверное, это гены, батюшка, цыгане простор любят. Но и в надежде на большую семью, хотя что-то после нашей малышки у нас больше никак с детьми не получается.
Во время освящения в тех комнатах, что уже были обставлены мебелью, я обратил внимание на шкафы. И не сама мебель привлекала внимание, хотя и на нее можно было полюбоваться, а тот факт, что на всех шкафах плотно друг к другу сидело, лежало, стояло множество игрушечных собак, обезьян, крокодилов и прочей живности огромной величины. Весь этот зоопарк, чтобы ему не пылиться, был накрыт полиэтиленом.
Увидев мой вопросительный взгляд, Николай, словно извиняясь, развел руками:
– Я с удовольствием отдал бы все эти игрушки в детский дом и избавился бы от этих пылесборников, но не могу. Каждый год на именины и в день рождения ребенка к нам приходят многочисленные родственники – дяди, тети, двоюродные и троюродные братья и сестры, которые обязательно проверяют, на месте ли подаренные игрушки. И только попробуй что-нибудь из этого зверинца передарить – приобретешь головную боль на всю оставшуюся жизнь.
После того как я, прочитав полагающиеся молитвы, прошел по всем комнатам и окропил святой водой, Николай попросил меня помолиться и в родительском доме:
– Сашенька часто бывает у бабушки, поэтому хорошо будет и там все «почистить».
Мы так и сделали, благо что расстояние между домами всего метров пятьдесят.
Старый дом кардинально отличался от нового. Одноэтажный, но со множеством больших проходных комнат, обставленных старинной мебелью. Во всем ощущалась какая-то основательность и традиция. Не хватало только парадных портретов далеких предков.
После освящения я собрал свой «тревожный чемоданчик» и уже хотел было ехать домой, но Николай неожиданно заявил:
– Батюшка, с тобой хочет поговорить моя мама, бабушка нашей Сашеньки, ее зовут Фатима.
Я согласился, и меня снова провели в старый дом, в одной из комнат которого, словно по мановению волшебной палочки, уже стоял богато накрытый стол. За столом сидела пожилая, но не старая цыганка, одетая во все темное. В ее черных, с интересом разглядывающих меня глазах я увидел покой и уверенность в себе, и вообще в этой женщине, даже в самой ее осанке, угадывались внутренняя сила и достоинство. Было понятно, что она больше привыкла повелевать, а если с кем-то и разговаривала, то не иначе как соглашаясь на беседу.
Когда я вошел в комнату, женщина встала:
– Меня зовут бабушка Фатима, ты, наверное, слышал обо мне.
Она не спрашивала, а скорее утверждала, но я, к своему стыду, ничего о ней не знал, но чтобы не обидеть хозяйку, кивнул головой в знак согласия.
– Раз так случилось, батюшка, и мой сын попросил тебя освятить дом, то я не могу не пригласить такого гостя за стол. Садись, дорогой, не стесняйся. Ко мне на днях один большой человек из столицы приезжал, вот подарок привез, – она берет в руки бутылку коньяку и читает, – называется «Хеннесси». Утверждает, что хороший коньяк, давай проверим. – И, видя сомнение на моем лице, добавляет: – Ничего-ничего, я тоже не пью, но с тобой мы капель по двадцать себе позволим. – Она налила коньяку в маленькие рюмочки, и таким образом я впервые попробовал этот барский напиток.
– Фатима, зачем к тебе большой человек из Москвы приезжал, что ему было нужно?
– Как «что»? Счастливым хочет быть, денег, власти хочет.
– А ты можешь сделать его счастливым?
Она улыбнулась немного презрительно, опустив вниз уголки губ:
– Говорят, могу. Только разве счастье в деньгах или в обладании людьми? Неправда все это.
Мы снова выпили по двадцать капель коньяку и больше к нему уже не прикладывались.
– А в чем же тогда счастье, Фатима?
Она испытующе посмотрела на меня, словно размышляя, стоит ли мне доверять эту тайну:
– Все очень просто, батюшка, нам кажется, что оно где-то там далеко-далеко, а оно рядышком с тобой. Это твой дом, твоя жена, твои дети. Иметь их рядом с собой, смотреть на них, разговаривать с ними, даже наказывать их за озорство, как без этого? Но любить, быть любимым и кому-то нужным, – наверное, это главное. А деньги, власть – они, как болезнь, хватают человека и уже не отпускают. Беда это, батюшка, а не счастье.
Потом мы с ней пили чай, причем на столе стояло несколько его сортов, выбирай какой хочешь, и очень вкусные конфеты.
– Отец, что происходит с моей внучкой?
Я постарался ей объяснить:
– По какой-то причине твой старший, давно погибший сын, Павел, почему-то стал являться ребенку. Мы привыкли считать, что на сороковой день душа определяется в вечности, но знаешь, преподобный Лаврентий Черниговский как-то на вопрос о сорока днях ответил приблизительно так: «Кому сорок дней, а кому и сорок лет». Получается, что душа может оставаться неприкаянной много лет, «сорок» означает еще и «много». Возможно, что кто-то или что-то не позволяет упокоиться твоему сыну. Но это все мои предположения, а я еще не слишком опытен.
Фатима тревожно спросила меня:
– А что ощущает такая неприкаянная, неопределившаяся в вечности душа?
– Не знаю, но, наверно, ничего хорошего, не зря же мы желаем усопшим в первую очередь покоя.
– Получается, что мой Пашенька – неприкаянная душа? Батюшка, это я во всем виновата, моя вина. Я любила его бесконечно, вся моя жизнь, весь ее смысл заключался в нем одном. И такая беда: мой мальчик в шестнадцать лет погибает буквально на ровном месте. Его машину выбрасывает с дороги, и все – нет моего драгоценного сыночка. Мне оставалось только одно: умереть вместе с ним, но вдруг я почувствовала, что нет, он жив, он рядом, и я решила, что никому его не отдам. Всем, чем могла и умела, стала я препятствовать его уходу. Не считала его умершим, наоборот, разговаривала с ним, словно с живым. Никогда не заходила в церковь помолиться о его упокоении, даже из домовой книги не стала его вычеркивать. Почти не езжу к нему на могилку, и вот во что все это вылилось, теперь из-за меня страдает моя единственная внучка. Что же делать, батюшка, можно ли это исправить?