В Крым на велосипедах
Шрифт:
– Да мы случайно попали на двухсерийный сеанс. Вот только кончился, – негромко оправдывалась скромная молодая парочка, – Вы уж нас простите за беспокойство. Не пишите, пожалуйста, – уговаривали они цербера.
“Концлагерь какой-то, а не санаторий”, – подхватился с лавочки и спешно направился к людям, пока не исчезли за непроницаемой дверью.
– Еще один! – заметив меня, сходу переключилась сердитая тетка, – А ты из какой комнаты?
– Я не из комнаты, а с ленинградского поезда. Только что приехал.
– Давай путевку, – смягчилась дежурная.
– Я не к вам, а к Стаскевичам. Может, подскажете, как их найти?
– А ты кем им приходишься? Что встали? Идите уже! – отпустила опоздавших любопытная тетка.
– Троюродным дедом, – вызвал взрыв смеха не успевшей уйти парочки.
– Шутки шутишь? Молодой еще со мной шутить! – обиделась привратница, – Вот не скажу, и будешь куковать на лавочке до утра.
– Да лучше на лавочке, чем в вашем концлагере, – снова рассмешил молодежь.
– Иди вон по той дорожке, не сворачивай. Прямо в них упрешься. Ишь, что придумал, концлагерь. Нечего по ночам шляться, дедушка, – под занавес рассмешила дежурная.
– Спасибо! Спокойной ночи! – крикнул всем разом и отправился в указанном направлении.
И снова чернильная мгла. Ощупывая утоптанную дорожку ногами, медленно двинулся к цели. Десять минут ходьбы, и показался маячок – свет электрической лампочки. Еще пять минут, и оказался у жилых построек, наполовину скрытых плотной живой изгородью. Отыскав калитку, услышал грозное рычание “охранника”, уже поджидавшего меня на месте.
– Кто здесь?! – вдруг громко спросил кто-то невидимый.
– Стаскевичи здесь живут?! – уточнил на всякий случай.
– Здесь-здесь! Заходи, Толик!
– А собака?!
– Заходи! Она не тронет!
Войдя в калитку, обомлел: дружелюбно помахивая хвостом, меня принялся обнюхивать громадный волкодав.
– Место, Серёжа! Дай людыни пройти! – скомандовал псу крупный мужчина, сидевший в одних плавках на койке, стоявшей посреди двора.
Обиженно вякнув, волкодав Серёжа неспешно удалился к своей будке.
– Ну, как доехал? – поднялся с койки отец Толика Беленького.
– Да вот, поезд часа на два опоздал. Здравствуйте, Василий Георгиевич. Простите за беспокойство.
– Здорово, сынку. Та какое там беспокойство. Йисты хочешь, чи як?
– Чи як. Спать хочу, – соврал ему, не желая беспокоить хозяев.
– Тоди ходь до хаты. Там усэ готово. Лягай до утра. А я тут люблю, на двори, з Серёжою, – улегся он на свое ложе.
Проснулся от истерических криков голосистого петуха. В комнате было светло, и я огляделся. Типичная украинская хатка, как у бабушки в деревне. Хотелось спать, но еще больше есть. Оделся и вышел на двор.
На месте койки уже стоял накрытый стол, а рядом у летней печки суетилась хозяйка – мама Толика Беленького. Глухо буркнул и поднялся у своей будки Серёжа, поглядывая то на меня, то на хозяйку.
– Свои, Серёжа! – успокоила та пса, – Доброе утро, Толик. Умойся там и давай за стол. Мабуть йисты хочешь.
– Доброе утро, Галина Матвеевна. А почему Серёжа? – кивнул в сторону волкодава.
– Та так. Серёжа и Серёжа. Ни Бобиком же звать таку гарну псину. Вумный! Як наш булгахтер Серёжа. Ну, йды, умывайся, сынку.
Появился хозяин, и всех тут же пригласили за стол, а после плотного завтрака пошли расспросы. Родителей, конечно же, интересовали дела сына, и я часа два отвечал на их вопросы обо всем на свете.
– Ладно, мать, мы пошли, – поднялся, наконец, хозяин, – Заходи к нам, Толик, не забывай стариков, – пригласил он на будущее.
Сходил в хату за чемоданчиком, и мы отправились в санаторий. Днем дорога показалась не столь необычной – чахлые деревца с пожухлой листвой, мелкий кустарник с мелкими листочками, полусухая трава в колючках, – словом, всё, как и повсюду в степных районах Украины. Ни пальм тебе, ни зарослей бамбука. В общем, морем, в моем представлении, здесь и не пахло.
То ли мы пошли другой дорогой, то ли к другому санаторию, но вдруг вышли из парковых зарослей на открытое возвышенное место.
– А вот и море, – остановился Василий Георгиевич и широко развел руки, словно захотел обнять весь этот диковинный мир.
Я взглянул и задохнулся от восторга – передо мной, до самого горизонта распласталось нечто, доселе невиданное.
“Безмолвное море, лазурное море, стою очарован над бездной твоей. Ты живо, ты дышишь”, – невольно всплыли в памяти строки, как нельзя кстати, подходящие моменту. Жаль, забыл и автора, и продолжение. Завороженный, я застыл, как сомнамбула, на вершине холма санаторского парка. Надо мною бездонное небо, а впереди – такая же синева, вплоть до самого горизонта, где, казалось, высокий небосвод утонул в морской пучине, а та невероятным образом вздыбилась до самых небес. Ощущение, что стою на краю “земной тверди”, плывущей неведомо куда по безбрежному “морю-окияну” на трех библейских “черепашках”.
“Чайка крыльями машет, за собой нас зовет”, – звонким мальчишеским голосом запела ошалевшая от радости душа. Вот только чаек отсюда не видать – далековато.
“Белеет парус одинокий в тумане моря голубом”. А это уже послание через века от любимого поэта Лермонтова. Увы, туман моря голубого чист аж до самого горизонта – на всей акватории ни суденышка, ни скромной лодки рыбака.
“Простор голубой, земля за кормой, гордо реет над нами флаг Отчизны родной”, – прозвучал, конечно же, мой любимый “Марш нахимовцев”. Вот он, простор голубой! Я вижу его наяву, а не годами представляю лишь мысленно! А вся Земля – это мой корабль. Я – рулевой, Великий Мореплаватель, устремивший его в бесконечные просторы Вселенной.
Свои слова пришли лишь через много лет. Но сочиняя стихи о лете, всегда видел перед собой именно эту картину, которую тогда увидел впервые:
Волны синего моря
Мне сегодня приснились.
О могучие скалы
Они с шумом дробились.
Серебристым потоком
Брызги к небу взлетали.
Отражалось в них солнце
И лазурные дали.
Те безбрежные дали,
Где незримой чертою
Небо словно сливалось
С голубою волною.