Въ л?то семь тысячъ сто четырнадцатое…
Шрифт:
Нас частично обмундировали, то есть выдали — под запись — каждому то, чего ему не хватало для приближения к единообразию: кому кафтан, кому крепкие штаны, мне достались чуть поношенная, но достаточно удобная пара коротких сапог вместо имевшихся постолов, кафтан, порты и рубашка были признаны временно пригодными к ношению. Вручили по заплечному мешку — прообразу всем известного «сидора» будущих времён, с конопляной верёвкой вместо удобной лямки и по головному убору. Я оказался неправ, посчитав их обычными будёновками. То есть внешне-то они были похожи, но изнутри сшитые по форме традиционных русских шлемов колпаки[17] оказались натянуты на жёсткую конструкцию из железного обода-окола с приклёпанными к нему и сведёнными в конус четырьмя «лепестками». Как подсказали знающие люди, похожая конструкция называется «черепник» и предназначена для защиты головы от рубящего сабельного удара. Так-то оно, конечно, полезно, вот только постоянно таскать на башке без малого полкило — удовольствие ниже среднего. Да и, в отличие от красноармейских зимних шлемов, такую конструкцию
Переночевали мы здесь же, в двух палатках рядом с пушками. Впрочем, ездовые устроились в крестьянских хлевах, куда за нехваткой конюшен, временно поместили лошадиные силы и артиллеристов и конников. Поутру нам устроили раннюю побудку, довольно бестолковую пародию на построение с перекличкой, краткий молебен… И, ограничив завтрак выдачей фунта хлеба и кружки колодезной воды, погнали на пхд. Пехтуру и копытных «озадачили» выравниванием верхушки возвышающегося за селом длинного холма и копанием уже растрассированного по периметру широкого рва. А нас отправили четверти версты дальше от рва, где приказали рыть котлован для будущего большого порохового склада. Копать малой пехотной лопаткой — «удовольствие» то ещё. Но всяко лучше, если бы повыдавали повсеместные в этом времени деревянные недоразумения, где узкая полоска железа набита только по самому краю лопатного «полотнища». Понятное дело, что за день весь котлован осилить не удалось. Зато при возвращении в располагу мы увидели возвышающуюся на холме свежесрубленную деревянную церковку и нижние венцы начатых возведением одна вплотную к другой бревенчатых изб. Оказывается, из недальней столицы притопали несколько плотницких артелей, которые и соорудили первым делом обыденку — то есть возводимый за один день небольшой храм. А как иначе? Полковые церкви и в более поздние времена Российской империи возводились раньше казарм.
Впрочем, с казармами, а также конюшнями, складами и прочими арсеналами разобрались быстро и уже через девять дней рядом с Красным селом стоял, выстроенный «на вырост», военный городок первого на Руси солдатского полка. Длинные избы-казармы, выстроенные замкнутым прямоугольником, были рассчитаны аж на тысячу двести человек, а земля и камни, вырытые из трёх окружающих наш пункт постоянной дислокации рвов, использовались для вала, поднятого вплоть до укрытых, в бережение от поджога потенциальным врагом пластами дёрна, тесовых крыш. В двух больших конюшнях внутри получившегося двора можно было бы разместить около трёхсот лошадей, а в пушечном амбаре, где сиротливо стояли оба наших орудия, хватило бы места ещё для десятка.
Полковая кухня пока что размещалась под длинным навесом, но ежедневно в ворота военгородка въезжали гружённые кирпичами для её постройки долгуши[19]. Из этого же кирпича предполагалось выстроить арсенал и пороховые погреба, поскольку хранить боеприпасы и оружие в пожароопасных деревянных строениях — неоправданный риск.
В общем, пхд растянулся у нас на целую декаду. А потом началось проклятие новобранцев всех времён. Строевая подготовка! Нам, артиллеристам, повезло ввиду нашей малочисленности и наличию лошадиных упряжек. Часть личного состава при движении в колонне ехала на пушечных лафетах, в сёдлах коренников[20] и на повозках, причем по команде все, кроме правящих лошадьми ездовых, периодически менялись местами с идущими рядом с пушками пешком. А вот стрелки, вооружённые импортными голландскими мушкетами, на которых странно смотрелись откованные в русских кузницах трёхгранные штыки, и пикинеры со своими четырёхметровыми «оглоблями», маршировали на своих двоих, а их урядники и полусотники срывали голосовые связки, пытаясь заставить солдатиков держать хоть какое-то подобие строя и не разваливать его при простейших захождениях, вроде «правое плечо вперёд». Конная же сотня — на деле, штук сорок всадников, — набранная из, казалось бы, опытных воинов, казаков — участников недавней гражданской войны против царя Бориса Годунова и владычных[21] ратников, благословлённых на службу в Красно-Московском полку патриархом Игнатием, умели зрелищно, лавой, атаковать, но движение в колонне у них отчего-то пока не получалось.
Полк готовился к параду с присягой и вручением боевого знамени…
Дмитрий
«Тяжела ты, Шапка Мономаха»[22]! Верно подметил в своей драме представитель древнего боярского рода Пушкиных. Кстати, его пра-пра-несколько раз пра-дедушка[23] сейчас стоит позади, сразу за шеренгой парящихся в тяжёлых шубах с отложными, спускающимися до лопаток, шиворотами и горлатных шапках бояр. Впрочем, думские дворяне тоже обливаются потом. А куда деваться, традиция нынче на Руси такая: чем богаче и вычурнее одежда, тем почётнее, а на дворе — начало бабьего лета. Чтобы вместить всю эту толпу «ах, каких чэлавэков!», на паперти Успенского собора временно сооружён тесовый помост, застеленный ярким иноземным сукном. Тут цветного сукна для обмундирования не хватает, а приходится пускать на показуху. Мне чуточку легче: я всё-таки сижу на специально притащенном за то время, пока шёл праздничный молебен, стольце — эдакой облегчённой версией царского трона. Тем не менее, парадно-выходное облачение, расшитое золотом — а шёлковые бармы и вовсе покрыты золотыми образками и самоцветами в золотых же медальонах. Веса — как в сапёрном нагруднике: сталь-то полегче золота. Да и в Шапке Мономаха этого драгметалла предостаточно: шея, да и весь хребет, давно уж занемели: я нынче хозяин Земли Русской и милостивый царь-батюшка, мне сутулиться у всех на глазах никак невозможно!
А глаз этих, смотрящих прямо на меня, сегодня — тысячи. Такая традиция: на Новогодье, приходящееся на первый день осени, Судный Семенов день[24], в московский Кремль допускаются все правдоискатели и просители, чтобы увидеть Государя с боярами и передать ему — то бишь теперь мне — свои челобитные. Вот и подходят москвичи и пришедшие за правдой жители иных городов и сёл России к паперти Успенского храма, с низкими поклонами кладут свитки на размещающиеся на нижних ступенях начищенные до блеска медные подносы. Как только груда челобитных начинает рассыпаться с подноса, специально приставленные слуги пересыпают их в заранее заготовленные мешки. Чую, разгребать жалобы и просьбы придётся долго, придётся Отрепьеву потрудиться и крепко подогнать набранных им умников. Пускай ознакамливаются с этим ворохом бумаг и принимают меры. Я же буду реагировать только на самые серьёзные сообщения, а не транжирить время на решение тяжб из-за передвинутой межи или оскорбления и поругания путём выдирания бороды в пьяной драке.
Ибо времени этого нет ну совершенно. Даже в нашей с Марией опочивальне велел отгородить занавесью закуток, где вот прямо сейчас лежат чертежи проектируемых мной ручной дрезины — пока что для перевозки вагонеток на рудниках и водного велосипеда с буером[25] — для ускорения перемещения по рекам в тёплое время года и, соответственно, зимой. Молодой царице это, понятно, не нравится — но до открытых скандалов дело не дошло. Тем более, что, похоже, весной должен появиться новый русский царевич. Или царевна. Парня-то, понятно, назовём Иваном, а вот девчачье имя пока что не выбрано…
…Церемония народного челобития, наконец, сошла на нет. Но празднование продолжается. С этого, семь тысяч сто пятнадцатого — по русскому летоисчислению — Новогодья я решил ввести обычай проведения воинского парада и ежегодного награждения.
Стрельцы и владычные ратники кое-как оттеснили человеческую массу подальше от собора и, по сигналу раззвеневшихся празднично колоколов, по освободившемуся проходу прошествовали — ну, пока что никак нельзя сказать об этом «промаршировали» — сводные сотни Большого — он же Стремянный — и Сергеевского приказов и удивляющий православный люд остроконечными богатырками[26] сводный Красно-Московский полк[27] общим числом в двести тридцать человек с двумя лёгкими пушками. Прошествовали — и встали тремя «коробками» — лицом к храму, спиной — к народу.
Громкоголосый кремлёвский бирюч, развернув бумажный столбец с висящей на плетёном шёлковом шнуре красной печатью, зачитывает мои указы: первый — о введении новой наградной системы, второй — собственно, о первом награждении. Ордена, медали и знаки в память подавления майского мятежа я решил вручать лично. Конечно, больше часа простоять на ногах, будучи облачённым в парадные царские одеяния — никакого удовольствия. Но получение награды из царских рук даст гораздо больший политический эффект. Тем более — при таком скоплении народа! Уже к вечеру об этом событии будет говорить вся Москва, а через месяц — и вся Россия до Камы и Волги. В исторических романах мне доводилось читать о награждениях европейскими королями своих рыцарей — но всегда ордена получали единицы, а о медалях для простолюдинов вообще ни разу не слыхал. По-моему, их до Петровских времён и не было [28].
Первыми ордена Защиты и Вызволения получили активно участвовавшие в восстановлении порядка стрелецкие головы, Иван Никитич Романов — «Каша» и Евстафий Зернин. Золотые знаки «Былъ» вручены им были уже давно, так что теперь они горделиво выпячивали уже по две блестящих на груди награды.
Присутствующим героям позапрошлогодней войны против Бориса Годунова, чья служба врезалась в память моего реципиента, досталось полтора десятка медалей «За отвагу» и «За отличие». А потом начался конвейер: бирюч во весь голос — и как не охрип до сих пор? — орёт имя и прозвище кавалера, рекомый выходит из строя и поднимается по ступенькам паперти, я беру с подноса, который держит стоящий справа рында, серебряный знак «Былъ» и втыкаю сделанную по образцу немецких наград булавку в серое или красное сукно кафтана. Если же слух улавливает слово «медаль», то вот они, медали, на подносе слева. Их гораздо меньше — но всё-таки храбрецов, получивших сразу две награды, набралось немало. Поздравляю награждённого, слышу в ответ: «Рад стараться!», воин разворачивается кругом — пока что неединообразно, кто через правое, а кто через левое плечо — и сбегает, спеша занять место в строю. Так происходит раз за разом, вот уже на левом подносе остаётся с полдюжины медалей…