Въ л?то семь тысячъ сто четырнадцатое…
Шрифт:
Но кто поёт эту песню здесь, да ещё и заменяя никому на Руси неизвестный Берлин далёким Царьградом, из которого сюда было принесено православие? Понятно, что сложить её в этом столетии не могли: не та нынче музыка в России, да и поэзия далека от языка Пушкина, Симонова или Лебедева-Кумача. Выходит, я не одинок и рядом, незамеченный, живёт ещё кто-то, чей разум перенесён сюда из будущих времён?!
Вцепившись обеими руками в бревно оконного проёма, вслушиваясь в доносящиеся снаружи звуки раннего утра: стук топора и хруст нарубаемых дров, плеск воды, переливаемой из деревянных вёдер в колоду-поилку, далёкий бабий гомон, взмыкивание и постукивание деревянных ботал — до металлических колокольцев народ пока что не додумался, да и дорог на Руси любой металл, чтобы навешивать на
— Ждан! — обернулся я к телохранителям. — Ступай и сыщи Евстафия Никитича. Пусть всё бросает и идёт ко мне. Дело есть важное.
— Так Великий Государь! Неможно же ж без разводящего пост покидать! Твоим же ж словом заборонено[1] накрепко! Батоги же ж…
— С царём спорить будешь? Я запретил — я и разрешаю! Но только здесь и сейчас. Так Зернину и передашь, дескать, я велел. Ступай!
— Слушаю, Государь! — Ждан, отвесив глубокий поклон — никак этот обычай даже среди ближних людей не изведу — вышел из горницы и тут же раздался удаляющийся стук его каблуков по деревянному полу. Молодец, шустро побежал. Так и надо: ещё в Красной Армии мне вдолбили, что команды в мирное время должны исполняться бегом, вот и стрельцов к такому постепенно приучаю.
— А ты, Илья свет Иванович, ступай, да неси службу дальше. Оконце пока не закрывай, желаю вольным духом подышать. Как уйду — пусть воеводские слуги обратно всё поставят.
— Слушаю, Великий Государь! — Стрелец вернулся на пост и я увидел, как, прикрывая за собой дверь, он уже вытаскивал из-за кушака кремнёвый пистолет. Толковый парень, и исполнительный. Побольше бы таких…
Зернин сыскался примерно через четверть часа. В парадном алом кафтане, расшитом на груди плетёными застёжками, в новых сапогах, с аккуратно подстриженными и расчёсанными бородой и усами, смазанными для красоты лампадным маслом, бывший стрелецкий десятник выглядел, как сказочный добрый молодец с картин Билибина. Вот что смена имиджа с человеком делает!
Коротко постучав и получив дозволение войти, стольник склонился в поклоне, коснувшись снятой шапкой выскобленных половиц.
— Звал, Великий Государь Димитрий Иоаннович? Чего повелеть изволишь?
— Звал, Евстафий Никитич, звал. Дело к тебе появилось. Небольшое, но важное, а главное — не надо, чтобы о нём много народу узнало. Потому и позвал, что на тебя надежду имею, и ребята твои не особо болтливы. Или не так, языки удержать не сумеют?
— Так, Великий Государь! Болтать не станут, да и внушение им сделаю, заради пущей молчаливости.
— Ну и славно. Дело же, стольник, вот какое… Недавно — после рассвета — неподалёку отсюда кто-то песню хорошую пел. Про то, как воин к жене в родной дом возвратится, но до того ей из Царьграда письмо напишет, чтоб ждала. Так вот желательно мне, чтоб твои ребятки, особо народ не баламутя, певунов тех сыскали, да ко мне привели. Поговорить с ними хочу… Ну, может, в певчие возьму: больно по душе пришлось. Потому людей этих — не бить, не вязать, а по-доброму доставить, какого бы звания и чина они не оказались, хоть холопы последние, хоть бояре. Понял ли?
— Понял, Великий Государь. Да только чудно — песельников сыскивать…
— Чудно или не чудно — то не твоего ума дело, а моя воля. Тебе же её — исполнять. Вот и ступай, распорядись. И чтобы к вечеру нашли и привели.
— Всё будет исполнено, Государь, не сомневайся.
— Вот и славно. Ступай!
День получился интересным.
В прямом смысле: телевидения, радио и прочей прессы ведь пока что нет. Кстати, а не озаботиться ли хотя бы выпуском газеты? Печатных дворов в Москве аж две штуки, наборщики и прочие специалисты найдутся… Когда-то, не то в романе Алексея Толстого, не то в каком-то журнале, прочитал, что в России первую газету стал издавать Пётр Первый[2], который даже заметки туда писал. Чем я хуже? Назвать… Ну, не «Правдой», а, скажем, «Известиями…». Ну да, «Известия о делах в России и иных землях». Штук по пятьсот-семьсот ежемесячно. И рассылать по всем крупным городам и монастырям: частью для чтения всякими «шишками» и последующего хранения в библиотеки с архивами, частью — для размещения на специальных щитах на площади: пусть грамотеи-бирючи для народных масс каждый номер с выражением вслух читают. А то ведь с ликбезом пока что дело с мёртвой точки не сдвигается, а земля слухами полнится…
Основное зрелище у меня сейчас — изрядно надоевшие церковные службы. Да, красиво и торжественно — но слишком однообразно! Я бы и рад на них не присутствовать, но велик риск повторить судьбу своего предшественника в теле царя, «рекомого Димитрием», одним из поводов к пропаганде против него было именно игнорирование повседневного посещения храмов. Ведь люди семнадцатого столетия твёрдо уверены, что Государь обязан молиться за Землю Русскую и православный народ, и делать это публично — это одна из его должностных обязанностей.
Но сегодня на лугу неподалёку от елецкого посада происходит своеобразный «военно-спортивный праздник»: стучат конские копыта, со свистом рубят лозу сабли поместной конницы, подготавливаются служащие мишенями для пушкарей и пищальников наполненные землёй корзины. Предваряющий всё это действо молебен занял от силы час, причём служба проходила не в храме, а на свежем воздухе, на виду у войска и нескольких тысяч зевак из числа жителей Ельца и пригородных деревенек.
Душа старого кавалериста радуется, но есть и понимание того, что не все из собравшихся на этом лугу здоровых и сильных людей вернутся из предстоящего похода живыми. Да и среди возвратившихся немало будет раненых и искалеченных: войны без этого не бывает. Если же предстоящая операция завершиться неудачей… не будем о плохом. Лучше помолимся: я-то сам пока что не имею возможности надолго покидать границы государства, пусть и проходят они у Смоленска и по Оке — в будущем всего в паре часов полёта на не самом быстром самолёте от Москвы… Впрочем, полагаю, что в поход на Юг отправятся не все: хочешь-не хочешь, а создавать войска нового образца, пригодные для борьбы не с татарами и турками, а с европейскими контингентами — поскольку велика вероятность того, что ляхи со шведами всё-таки постараются откусить как можно больше русских земель, наплевав на личность нынешнего самодержца. Тем более, что означенный самодержец в моём лице раздаривать эти самые земли кому попало не собирается. К слову, мой предшественник, как будут (или уже не будут? История-то поменялась) говорить в проклятые девяностые годы, оказался тем ещё «кидалой». Наобещав полякам сорок бочек арестантов и Псков со Смоленском вдобавок, он, укрепившись на русском престоле, решил «прокинуть» короля Сигизмунда Вазу, дескать, «мало ли что я на тебе обещал». Казну немного растряс, чтобы подмазать панов-магнатов — к слову, в большинстве оппозиционно настроенных к «понаехавшему» из Швеции монарху, а вот насчёт «Кемской» или любой другой русской волости — извините-подвиньтесь. Самим нужно.
Вот обидится Сигизмунд Юханыч — и начнёт свой «дранг нах остен», тем более, что у него сынок Славик уже большенький подрос, тот самый, которому в известной мне истории присягнуло всё российское боярство, включая и будущего царя Михаила Романова и даже князя Дмитрия Пожарского…
Потому и нужны России войска, созданные на новых принципах. А для этого необходимы люди и деньги. Много-много денег, да и людей немало…
Из конных воинов, показывающих сегодня своё умение в стрельбе из лука и сабельной рубке, не приглянулся никто. Не в том смысле, что собрались плохие бойцы — совсем наоборот. Ребята вполне годятся для лихих стычек с татарами и рейдов по вражеским тылам. Но вот для боя против европейских пехотинцев, вроде показанных в фильме про капитана Алатристе, а тем более тамошней тяжёлой кавалерии русские служивые помещики вряд ли приспособлены.
Вот артиллеристы порадовали. Ядра их примитивных орудий, больше заслуживающих имени «произведения декоративного искусства», нежели «пушки», били по специально насыпанному земляному валу совсем рядом со служащими мишенями корзинами с грунтом, а несколько раз попадали и прямо в цель. Ни о каких прицельных приспособлениях речи не шло, горизонтальная наводка производилась путём доворота неуклюжих тяжёлых лафетов силами пушкарей, а вертикальная — с помощью подбиваемых здоровенными деревянными киянками клиньев — но я своими глазами видел, как разлетались от попаданий эти несчастные корзины!