В лабиринтах памяти

Leras

— Давина, что за вопросы?! — взрывается Ребекка, — она изменила ему, это очевидно! Или ты знаешь какие-то другие способы забеременеть, учитывая то, что вампиры не могут иметь детей?

Ведьма ничего не отвечает, опуская задумчивый взор, и когда Элайджу окружают остальные члены семьи, незаметно ускользает из комнаты, под подозрительным взглядом мужа.

Остальные Майклсоны не замечают ее ухода. Ребекка обнимает Элайджу, шепча ему на ухо какие-то ласковые слова, Хэйли уводит на кухню ничего не понимающую Хоуп, а Клаус, щуря глаза, цедит бурбон. Спустя мгновение к нему присоединяется Кол, а затем и остальные присутствующие.

Они молча пьют, понимая, бессмысленность каких-либо фраз, уверений, обещаний. Каждый из них неоднократно терял любовь, и знает, что эту боль лечит только время.

Они расходятся, также, не говоря ни слова. Сначала Кол, за ним — Ребекка, потом и Клаус, пока Элайджа не остается в комнате совсем один, не сводя пустого взгляда с темной стены.

Очень скоро он понимает, что его надежда на то, что поездка в Новый Орлеан поможет ему забыть о предательстве маленькой птичка, не оправдалась ни на грош. Стоит ему закрыть глаза, он по-прежнему видит бледное лицо Евы, глаза которой полны боли.

Элайджа тяжело вздыхает, отставляет в сторону недопитый бокал с бурбоном, и медленно поднимается с низкого дивана. Он не уверен, что сможет сейчас заснуть, но все же будто по инерции идет к лестнице, ведущей на второй этаж.

Проходя мимо чужих спален, он слышит тихий голос Хэйли, которая поет песенку Хоуп, и которой, абсолютно неожиданно, вторит мелодичный голос Клауса. И Элайджу накрывает такая волна боли, что он едва может устоять на ногах, опираясь ладонью о темную стену. Собрав последние силы, он движется дальше, проходит мимо спальни Кола, и в этот момент слышит то, что заставляет его напряженно замереть.

— ….не понимаю, Давина!

— Мы едем в Маноск, Кол. Сегодня же.

До боли знакомое слово, произнесённое решительным голосом ведьмы, сбивает дыхание застывшего на месте Элайджи.

— Но зачем? — негодует младший Майклсон.

— За тем, что Ева — человек, и ей без магии не выносить ребенка вампира, — абсолютно спокойно говорит Давина, прочищая горло.

— О чем ты, ведьма? — начинает злиться Кол, пока Элайджа пытается унять часто бьющееся сердце, которое так и норовит выскочить из груди, — у вампиров не может быть детей!

— За исключением разве что тех, что пили лекарство от вампиризма, — холодно цедит Давина, и в спальне на пару мгновений воцаряется полная тишина.

А Элайдже кажется, что он попадает в полный вакуум. Пару секунд он не ощущает абсолютно ничего, прежде чем волна безумной, дикой радости накрывает его, почти сбивая с ног.

— Птичка, — словно молитву шепчет он, и в этот момент Кол распахивает дверь, а его черные глаза, не отрываясь, смотрят на старшего брата.

— Ты слышал.

Это не вопрос. Констатация. Но Элайдже абсолютно плевать.

— Ты уверена? — поднимает он на Давину полный мольбы взгляд.

— Ты не поверил ей, — почти выплевывает ведьма, кривя пухлые губы, — с какой стати тебе верить мне?

— Просто ответь, — мягко просит жену Кол, видя, как лицо брата искажается от вины и боли после ее слов.

— Употребление лекарства не могло пройти без последствий, — ледяным голосом отвечает Давина, отворачиваясь к плательному шкафу.

В абсолютной тишине тонкие пальцы снимают с вешалок первую попавшуюся одежду, бросая ее в сумку.

— Это могло быть что угодно, — так же холодно продолжает она, — смерть, потеря способности к регенерации

или вампирской силы, но ты… — она поднимает на Элайджу полный осуждения взгляд, — ты получил то, о чем другие могли только мечтать! Возможно лишь на одну ночь, раз за всю свою вечную жизнь! Но ваша любовь с Евой пустила свои плоды. А ты…

Давина замолкает, качая головой, и Кол подходит к ней, обнимая за дрожащие плечи, стараясь не смотреть на брата, лицо которого сереет с каждым сказанным ведьмой словом.

— Ты не поверил ей. Вы, Майклсоны, настолько ослеплены своим величием, своей уникальностью, что не видите дальше собственного носа! Разве могла бы она предать тебя? Я видела Еву лишь несколько раз, но даже этого… А вот ты! Ты, Элайджа Майклсон, сделал именно это! Но ты не просто бросил ее. Ты оставил ее умирать. Ее и своего ребенка.

Давина замолкает, застегивает замок дорожной сумки. Ее безразличный взгляд быстро скользит по Элайдже, который сидит у стены, спрятав лицо в распахнутые ладони.

— Будет лучше, если мы поедем вдвоем, — безжалостно говорит ведьма, зло щуря глаза, наблюдающие за тем, как старший Майклсон корчится от боли, — твой брат уже сделал все, что мог. Теперь — наш черед.

========== Часть 44 ==========

Ева взглянула на себя в зеркало, хмуря брови. Темные круги под опухшими глазами лишь подчеркивали бледность изможденного лица. Последние три дня она провела в своей постели, борясь со слезами, которые мгновенно проделывали тонкие дорожки на ее щеках, стоило ей вспомнить об Элайдже. О том, что он сказал ей в больнице, перед тем как уйти.

В первый день она еще ждала, что он вернется. То, что случилось с ними, не поддавалось никаким объяснениям, и его реакцию даже можно было понять, но время шло, а вампир так и не появлялся на ее пороге. Он просто не поверил ей. Даже не захотел выслушать, абсолютно уверенный в том, что Ева была способна на измену. Робкая надежда в девичьем сердце сменилась жгучей ненавистью. Она не заслужила такого. Как и невинный плод их любви, что зрел под ее сердцем.

Утром четвертого дня Ева уже не ждала. Это было воскресенье, и завтра у нее вновь начинались занятия в школе, а значит, ей нужно было прийти в себя. Все это время Себастьян не отходил от измученной сестры ни на шаг. Уход Элайджи они не обсуждали, не смотря на то, что в тайне этого хотелось им обоим. Но Себастьян не желал еще больше расстроить убитую горем девушку, а Ева боялась того, что в этом случае ей пришлось бы рассказать брату все — в том числе и о сущности ее любимого. Ведь как иначе было объяснить то, что Майклсон не поверил в свое отцовство? Не смотря на всю злость на бросившего ее вампира представить его перед братом полным мерзавцем, отказавшимся от собственного ребенка, она не могла.

Все эти печальные мысли на какое-то время заслонили от Евы ту истину, которая, наконец, открылась перед ней, стоило высохнуть последним слезам. У нее будет ребенок! От того, кого она любила всем сердцем, о того единственного, от которого она его хотела. Теперь у нее не было права утопать в собственных страданиях, думая лишь о своей несчастной любви. Они не нужны Элайдже, с этим Еву предстояло смириться, но ей этот ребенок был нужен абсолютно точно, безо всяких условий и оговорок.

— Ева, — тихо позвал ее Себастьян, нерешительно заглядывая в маленькую спальню, отвлекая девушку от ее сумбурных мыслей.