В лабиринтах памяти

Leras

А Элайдже кажется, что он слышит, как рушится его мир. Он бросает последний, полный боли взгляд как дрожащую Еву, и исчезает за дверью.

Не остается совсем ничего, все вокруг сливается в одно безликое пятно, а окружающие звуки создают лишь назойливую какофонию. Он должен был знать, что в конечном итоге все закончится именно так. Ведь подобные ему не заслужили такого счастья, что он испытал в объятьях маленькой птички.

И в этот момент его накрывает боль.

Элайджа приходит в себя несколько часов спустя в темном баре, и

в его памяти лишь бесконечные бокалы бурбона, которые он методично вливает в себя, стараясь хотя бы немного притупить разрывающие сердце чувства. Хотя, он заранее знает, что это не поможет.

Вот только пути назад уже нет. И даже если он и смог бы простить измену, поведение Евы не оставляет никаких шансов. Маленькая дурочка искренне верит, что носит его дитя. Ребенка первородного вампира. Само сочетание этих слов вызывает у Элайджи истерический смех.

Незаметно наступает ночь, и вампир, накидывает на плечи пиджак и выходит из бара в темноту Маноска. Почти помимо воли ноги несут его к дому Евы, откуда она переехала к нему еще три недели назад. Но он знает, что сейчас маленькая птичка будет именно здесь.

И Элайджа не ошибается. Он застывает в тени деревьев у кованого забора и смотрит в просвет окна спальни. Лицо Евы совсем бледное, глаза покраснели от слез, и все же в них такая решимость, что на мгновение вампиру кажется, что все, что говорит его любимая, все, во что она верит — правда.

Последним усилием воли он отгоняет эту мысль, порожденную лишь его безумной любовью к маленькой птичке, но никак не здравым смыслом. Элайджа Майклсон — первородный вампир, и он не может иметь детей. Этой истине уже тысяча лет, и нет абсолютно никаких предпосылок к ее изменению.

Он уже собирается уйти, но в этот момент вампирский слух улавливает тихий голос Себастьяна.

— А где Элайджа?

Ева молчит, судорожно вздыхая. Даже не видя ее лица, Майклсон понимает, что она пытается сдержать слезы. И ей это почти удается, когда вампир слышит ее глухой ответ:

— Он… он ушел, Себ.

— Но почему? — искренне недоумевает мальчик, — разве он не рад тому… тому, что у вас будет ребенок?

Девушка молчит, будто подбирая слова, и Элайджа слышит тихий всхлип. Волна боли накрывает его, топит. Ему хочется уйти, но ноги будто пристывают к холодной земле в ожидании ее ответа.

— Он не верит, — наконец медленно выговаривает Ева, все еще судорожно вздыхая.

— Что ты беременна? — восклицает Себастьян.

— Что ребенок его.

И не говоря больше ни слова, она заливается слезами.

Элайджа слышит все. Ее рыдания, сбившееся дыхание, ласковый шепот Себа, который пытается успокоить сестру, и смотрит в просвет окна спальни, видя лишь спутанные темные волосы, да дрожащие тонкие плечи, по которым скользят мальчишечьи пальцы. Он знает, что должен уйти. Что ничего уже не исправить, и что он не имеет никаких прав требовать от Евы отказаться о того, чего он сам никогда не сможет ей дать.

Очень медленно

он отступает назад, полностью скрываясь в тени деревьев. Вампир бросает последний взгляд на светящееся в темноте окно и с замиранием сердца видит, как Ева подходит к нему, чтобы прикрыть створки, а ее бездонные глаза вглядываются в ночную темноту.

На мгновение ему кажется, что их взгляды встречаются.

Элайджа смотрит на маленькую птичку, которая бледна настолько, что похожа на приведение. Но даже несмотря на это, она остается для него самой красивой и желанной на свете. И вампир сомневается, что сможет даже спустя еще тысячу лет забыть ее улыбку, прекрасное лицо, нежный голос.

Он делает последний глубокий вздох, упиваясь запахом сирени, и исчезает в темноте.

========== Часть 43 ==========

— Дядя Эл! — Хоуп бежит к нему навстречу, и ее золотистые волосы развеваются за спиной легким облаком, когда Элайджа ступает на порог дома Майклсонов в Новом Орлеане.

Он пытается улыбнуться, глядя на сияющую племянницу, но его усталое лицо лишь искажается гримасой жалкого подобия улыбки. Он не спал уже две суток, летел много часов, и сейчас, даже не смотря на свою сущность, хочет лишь одного — прикрыть глаза, хоть на минуту забыв о том, что случилось в Маноске.

Вот только звонкий голосок Хоуп, что спрашивает о том, где Ева, лишает его этой прекрасной иллюзии.

— Она осталась дома, — не сразу находит слова Элайджа.

— Почему? — сводит тонкие бровки девочка, — она не захотела знакомиться со мной?

— Ну что ты, милая, — начинает было вампир, но в этот момент в гостиной появляются его братья, сестра, а также Давина и Хэйли.

— Элайджа! — раздаются их радостные возгласы, и лишь на лбу юной ведьмы появляется едва заметная напряженная морщинка.

— А где Ева?

— Она… — выговаривает старший Майклсон под пристальными взглядами семьи, — она не приедет.

— Почему? — расширяет глаза Кол.

— Мы больше не вместе.

В комнате воцаряется мертвая тишина, и Элайджа почти физически ощущает на себе пытливые взгляды членов своей семьи.

— Что за чертовы шутки? — кривится Клаус, делая шаг к бару, — прекрати разыгрывать нас! Я ни за что не поверю, что ты смог разлюбить эту маленькую птичку, а уж она…

— Она беременна, — перебивает его Элайджа, и гибрид замолкает, а его лицо, как и лица остальных присутствующих застывают каменными масками.

Ребекки и Кола — в ошеломленно-не верящей, Хэйли — удивленно-сочувствующей, и лишь мрачное лицо Давины не выражает ничего.

— Никогда бы не подумал, что она… — начинает было младший Майклсон, но его перебивает холодный голос жены, не сводящей пристального взгляда с Элайджи.

— А она призналась в том, что изменила тебе? Сказала, чей это ребенок?

— Говорит, что мой, — с болью в голосе отвечает вампир, — но мы ведь все понимаем…

— И ты не веришь ей? — продолжает ведьма.