В лагере Робинзонов

Ихсанова Лябиба Фаизовна

Ветлы стоят на берегах. А птица летит. И оказывается, можно управлять ею. Захочу вправо повернуть — даю ей кусок мяса. Захочу влево — даю воды из бутылки. И вдруг вижу, что у меня не осталось больше ни мяса, ни воды. Птица стала слабеть, спускается прямо на середину Голубого озера. А озеро бушует. Что же делать? И тогда я хватаю ножик и от собственной ноги отрезаю кусок мяса...

Я проснулся от сильной боли в ноге. Пощупал ногу, и под руку мне попал камень с кулак величиной. Свалился откуда-то и стукнул меня по ноге.

Я обозлился, отшвырнул этот камень. Он громко стукнулся в темноте обо что-то и от этого звука проснулся Хамит.

— Ох, как есть хочется,— сказал он.

Я, как услышал это, сразу почувствовал, что тоже проголодался. И тут же вспомнил про ломоть хлеба, который мне мама дала. Пошарил за пазухой. Цел хлеб. Ура! Правда, раздавил я его, пока катился в эту яму. Он как лепешка стал. Я достал его, начал разворачивать газету. Хамит услышал шелест бумаги, зажег фонарик.

— Это что у тебя?

— Хлеб с маслом.

— А ну, дай сюда,— Хамит протянул руку.

Я отдал ему хлеб, он опять завернул его и сунул в карман.

— Ты что делаешь? — крикнул я.— Я хотел разделить по-братски...

— Рано.

— Что рано?

— Есть рано. Придет время, разделим и съедим.

— А когда же?

— Не знаю. Вот когда будем совсем умирать от голода, тогда и поедим. А сейчас еще и потерпеть можно.

— А когда мы умирать будем?

— Не знаю. Может через день, может через неделю. А пока будем терпеть.

— Ладно,— согласился я,— потерпим. А молока выпить можно?

— Молока? — удивился Хамит.— А у тебя и молоко есть?

— Вот,— сказал я и достал бутылку из кармана. Она каким-то чудом не разбилась. Я думал, что он и бутылку сунет в карман. Но он вытащил пробку, протянул мне бутылку и сказал:

— Молока немножко можно. Пей. Только не увлекайся. Два глотка, не больше.

Я опрокинул бутылку, жадно глотнул два больших глотка и с удовольствием облизнулся. Ух, и вкусное было молоко! Я в жизни такого вкусного не пил. Знал бы я, что оно такое вкусное, захватил бы целую четверть. Только четверть наверняка разбилась бы.

Потом Хамит пальцем наметил, сколько ему пить, чтобы поровну вышло, тоже глотнул и тоже облизнулся.

— Вот и позавтракали,— сказал он.— Когда теперь обедать будем?.. Слушай, Шаукат, а откуда у тебя молоко?

— Откуда, откуда... От верблюда. Вспоминать не хочется, откуда.

— А ты вспомни все-таки,— сказал Хамит и посмотрел на меня так, что я сразу сдался.

— Ну, поссорился вчера с мамой из-за теленка из-за этого. Обиделся, разозлился и со зла сунул эту бутылку. Кабы знать, я бы целую четверть прихватил...

И вдруг я вспомнил и маму, и Фариду, и папу... Фарида, наверное, пошла меня встречать. Потом всю деревню подняли на ноги — нас искать, а мы тут сидим и молочко попиваем. Ой, лучше и не думать! Да ведь памяти не прикажешь. Как на зло, вспомнились все наши приключения, все наши разговоры.

И как Хамит под окном у меня свистел, и как он про свет говорил, все вспомнилось. И захотелось вдруг подразнить его.

— А где же твой свет? Давно рассвело, наверное, а света никакого не видно.

— А я не мудрец, чтобы одни истины изрекать,— огрызнулся Хамит.— Да и мудрецы тоже иногда ошибаются, верно?

— Ладно, мудрец,— сказал я и улыбнулся, первый раз с тех пор, как мы провалились,— ты скажи, мудрец, что дальше делать будем?

— Надо идти,— подумав, ответил Хамит.

— Куда?

— А это мы сейчас посмотрим.

— Много ты тут увидишь,— сказал я и описал лучиком фонаря широкий полукруг.— Что-то не вижу я нигде стрелки с надписью «Текэяр».

— Не так смотришь,— сказал Хамит.

Он набрал горсть песка, поднял повыше и разжал пальцы. Песчинки сразу упали вниз, а пыль еще долго стояла в воздухе. Хамит направил на нее луч фонарика и долго смотрел, как медленно садятся пылинки, яркими звездочками сверкающие в свете фонарика. Они медленно-медленно отклонялись как раз в ту сторону, куда я ходил на разведку.

Все-таки здорово у Хамита работает голова! Раз отклоняются пылинки, значит, и воздух идет в ту же сторону. Это и малышу ясно. Пусть медленно, а все равно движется воздух! Значит, есть там какой-то выход!

И мы пошли.

Шли долго-долго, взявшись за руки. Где дорога почище — шагали смело. Где камни навалены — осторожно ощупывали ногами дорогу. А впереди, как веселый щенок, бежал светлый кружочек — луч фонарика. Иногда он расплывался в широкий круг, мгновенно взлетал по стенам, пробегал по потолку. Обежит все кругом и снова, сжавшись и посветлев, путается под ногами. Эго хорошо, что путается... Только долго ли ему путаться? Батарейка-то не вечная!

Не успел я подумать об этом, как Хамит точно прочитал мои мысли.

— Нужно экономить свет,— сказал он.— Давай так: посветим вперед, а потом пойдем в темноте. А потом опять посветим.

— Давай,— согласился я.

Так мы шли уж и не знаю сколько. Уже и ноги начали уставать. То я, то Хамит частенько спотыкались, и тогда высокие облака пыли взлетали вокруг нас. Веками лежала тут эта пыль непотревоженной, а теперь вот лезла в нос. И очень противный был этот запах веков. Вроде прелой муки...

Чем дальше мы шли, тем уже становился наш подземный зал. Стены постепенно сходились все ближе и ближе. Скоро мы оказались в узком высоком коридоре, прошли еще немного и увидели два прохода.

4.

Мы остановились на перепутье. Как в сказке — куда идти, налево или направо?

А как выберешь? Две дороги. Вроде бы обе одинаковые. Только одна ведет к спасению, а другая, может быть, к гибели. Всего и разницы!

— Пойдем по правой,— сказал Хамит.