В ловушке гарпий
Шрифт:
Тот и правда стоит в дверях как статуя, лишь ствол автомата покачивается из стороны в сторону. Наконец, задрав ствол к потолку, коротышка делает в мою сторону один шаг который кажется мне вечностью, и…
И как подкошенный падает на пол. Автомат со стуком опускается рядом, почти у моих ног.
Макс стремительно поворачивается. Пистолет в его руке описывает полукруг в поисках цели. Палец готовится нажать на спуск.
Вот только стрелять ему не в кого. Я по-прежнему сижу связанный в кресле, а больше в комнате никого нет.
В это время ван Гроот отскакивает от стены, и его рука со страшной силой опускается на голову Макса. Пистолет Макса летит в сторону. Ван Гроот замахивается, и очередной удар заставляет Макса мешком опуститься на ковер. В падении он толкает низкий столик с которого скатываются на пол рюмки и стаканы.
— Скорее, — кричу я и вскакиваю с кресла. — Займись Максом! — Веревка которой я был привязан, валяется у меня в ногах.
Ван Гроот, или капитан Савов, что одно и то же, достав из бара наручники склонился над бесчувственным Максом. Через минуту запястья Макса уже украшали стальные браслеты.
Я же занимаюсь коротышкой — придерживая веко одним пальцем, заглядываю в невидящий глаз.
— Скоро придет в себя, — сообщаю я — Через пять—шесть минут. А теперь посмотрим, сумел ли Ханке справиться с “Медведем”, оставшимся в машине.
Не успел я произнести это как с улицы донесся вой полицейских сирен. Он усиливался и вскоре на железных оградах Бергстадена заиграли холодные синие блики, свидетельствуя о приближении полицейских машин.
За бортом самолета ревут двигатели, но здесь, в салоне, чувствуется лишь ровная вибрация, передающаяся телу через кресло и приятно расслабляющая мышцы. В иллюминатор заглядывает ослепительное солнце, отражающееся в снежных глыбах проплывающих внизу облаков. Думаю о том, что не прошло и недели, как я впервые увидел вот такие же облака, в которых отражалось сияние северного солнца. А кажется — прошли месяцы. Конечно, это все от напряжения и головокружительного развития событий, заполнивших дни недели.
Я протягиваю руку, опускаю цветной экран иллюминатора. Облака, над которыми мы летим, приобретают ярко-синий оттенок, небо становится фиолетовым, каким-то негостеприимным. Нет, без экрана было лучше.
Откидываю голову на спинку кресла, закрываю глаза и стараюсь думать о чем-нибудь другом, отвлечься от событий в Кронсхавене. Заранее знаю, что это бесполезно. Снять физическое напряжение легко, нервное — намного труднее В сознании продолжают всплывать — словно эпизоды из фильма — отдельные сцены событий, вспоминаются беседы, мелькают отрывочные мысли. Ничего этого мне сейчас не нужно, все это лишь утомляет, но видно, так уж устроена человеческая память — у нее свои законы, не подчиняющиеся человеческой воли. Потом, в Софии, когда мне придется писать доклад, я буду мучительно стараться извлечь из памяти те же сцены и мысли, но из этого ничего не выйдет. Доклад получится сухим, неровным, полным казенных фраз, вызывающих в душе раздражение и чувство стыда.
Доклад. Я написал десятки докладов и постоянно терзался мыслью, что не могу изложить точно, что же происходило Всегда мне чего-то недоставало, и только хорошенько подумав, я понимал чего. В докладах излагаются факты и мотивы, но в них почти никогда не упоминается о чувствах — о том самом, что предшествует мотивам и фактам О том, что заставляет людей поступать совсем не так, как требуют обстоятельства и житейское благоразумие. О чувствах, толкающих на нелепые ошибки и еще более нелепые поступки.
В убийстве Манолова я обнаружил странную помесь холодного разума и чувств. Что же случилось на самом деле?
Я снова обдумываю факты, потому что факты — основа моего будущего доклада.
Центром событий стал Манолов и его работа. Теперь я уже знаю, как это было Итак, Манолов каждое утро появлялся в институте, усаживался за свой письменный стол у окна и пододвигал к себе микроскоп, а Эмилия принималась расставлять пробирки. Начиналась ежедневная работа. Работа, где почти все результаты были известны заранее, где незначительные успехи имели лишь ту цену, что ими подтверждались или дополнялись знания об уже известных вещах. Монотонная работа ученого, необходимая для развития науки. Тот, кто рисует себе картину современной науки как неиссякаемый фонтан идей или водоворот счастливых или ошибочных предположений, тот просто не знает истинного положения вещей.
Манолов терпеливо работал над своей темой, хорошо понимая пользу и необходимость этой работы. Он давно примирился с этим. В десять утра Эмилия приносила кофе, они садились и неторопливо беседовали — о том, что в Софии еще лето, что вот еще одно лето уходит под барабанный стук падающих по бульварам каштанов. Наверное, к ним иногда забегал Стоименов, раздражавший их непомерным самомнением о себе как о преуспевающем и неотразимом мужчине; приходила Велчева, чтобы сообщить об очередном производственном совещании. Ровно в час дня Манолов шел в клуб-ресторан обедать, а Эмилия отправлялась в институтскую столовую, после чего оба возвращались в лабораторию. Снова работа — планирование экспериментов на будущий день, посещение радиологического отделения и вивариума, наблюдение за подопытными животными. На этом работа заканчивалась.
А на самом деле с этого момента все только начиналось. Начиналась романтика научного труда — проверка оригинальных идей, эксперименты со случайными условиями, то есть то, что является абсурдным для современной науки. В чем проявляется еретическая страсть ученых к открытиям. То, что Женя любил в науке больше жизни. Что превращало кандидата наук Манолова в Женю, в того наивного и романтичного студента с золотыми руками. Тогда он превращался в алхимика, одержимого идеей найти свой философский камень.
Его философским камнем был иммунитет от рака. Повышающие иммунитет вещества должны были заставлять организм обнаруживать раковые клетки и уничтожать их.
Он испробовал десятки соединений. Подчиняясь этой идее-фикс, он комбинировал их, вводил в организм животных последовательно и в обратном порядке. Он пытался найти ту единственную комбинацию вещества, которая разрубит гордиевый узел проблемы рака. Пытался найти вещество-мираж. Его раздражали, но не останавливали неудачи. Он продолжал с азартом ставить свои опыты, в которых как в рулетке ставил на самый крупный выигрыш. Верила в его успех только Эмилия. Остальные знали о его страсти, но не поощряли ее. Никто, правда, не смеялся над ним. Женю любили и уважали. Любили за то, что он был просто хорошим человеком, и за то, что он был кандидатом наук Евгением Маноловым.
Философского камня он не нашел и свинец в золото тоже не превратил. Случайная ошибка подарила ему не иммунитет против рака, а комбинацию веществ, действующих как протектор, то есть повышающих сопротивляемость организма в условиях повышенной радиации.
Женя учел это, но у него не было уверенности. Поэтому побочный результат не вызвал у него особого энтузиазма. Да и Ленарт. участвовавший в опыте, попросил его помалкивать до поры до времени. Говорить о результатах эксперимента, обусловленных случайностью, не принято у ученых и считается дурным тоном. Надо сперва хотя бы подтвердить их другими опытами. Зная, как относятся к его опытам коллеги, Женя решил не давать им очередного повода для разговоров. Он решил выждать, чтобы не вызвать пересудов.