В ловушке любви

Саган Франсуаза

— Ну что ж, — сказал Юлиус. — Теперь у вас есть возможность познакомиться с французской деревней.

Я вздрогнула.

— Вы что забыли, что на выходные мы все едем к Андренанам? А вы, Дидье, помните?

На выходные… да он сошел с ума. Я совершенно забыла о приглашении Андренанов. Это была очень милая пара, старые друзья Ирен Дебу, которые жили вдали от Парижа. Их уединение было чистой воды притворством, и приезжая в столицу — а это случалось не реже ста раз в год, — они не переставали расхваливать прелести одиночества. Они жили за городом только ради своих уик-эндов. Но в субботу должен был вернуться Луи, и нам, наконец, предстояло провести два дня вместе. Эта суббота была так близко и так далеко, что мне хотелось то танцевать, то плакать. Я знала, что у Луи очень широкие плечи и впечатляющий шрам на руке — во время лечения его укусил осел. Когда он это рассказал, мы вместе смеялись минут десять. Я знала, что когда он брился, то всегда резался и что последними из всей одежды надевал носки. Это было почти все, что я о нем знала, естественно,

за исключением того, что я его любила. Я думала о множестве вещей, которые мне предстояло еще узнать, о его теле, о его прошлом, характере. И тогда я испытывала нечто вроде жадности и любопытства. Но сейчас мне предстояло найти какое-нибудь извинение. Я никак не могла поехать на этот уик-энд. Конечно, самым простым выходом было сказать: «Нет, эти два дня я проведу с Луи, потому что он мне нравится и мне этого хочется». Только сказать так было невозможно. Я снова чувствовала себя виноватой и злилась за это на себя. В конце концов Юлиус рассказал мне о своих чувствах под влиянием солнечного удара. Он не хотел никакого ответа, и было бы честно рассказать ему правду. Объективно — да, только за ясными и спокойными словами, отражавшими очевидное, таились демоны скрытой правды. И снова я с раздражением обнаружила пустоту за привычными словами — «объективность», «независимость», «дружба», «очевидная ситуация»… А потом, я уже думала, что признавшись Юлиусу (вот, я уже говорила про себя «признаться» вместо просто «сказать»!), я разбужу в нем такую злобу, такую горечь, такое желание мстить, что мне становилось страшно. Черный ореол, который окружал этого человека, ореол могущества, силы и гипертрофированной чувствительности только усиливал мой страх. А вообще, что он мог мне сделать? У меня была работа, и я ни в какой мере не зависела от него. Я ничем не рисковала. Я могла лишь оскорбить, обидеть его. И если это последнее было настолько серьезным, что смущало меня, то все же не настолько, чтобы приговорить к молчанию, склонить к той полуправде, которая владела мною последние три дня. Жизнь превратилась в автомагистраль, залитую обжигающими лучами страсти. И я не желала, чтобы на нее падала хоть одна тень.

Но все эти вопросы вылетели у меня из головы в полночь, когда я услышала в трубке голос Луи. Он спрашивал, люблю ли я его, и в голосе его слышались недоверие и победа. Он говорил: «Ты любишь меня?» — и это означало: «Невозможно, чтобы ты не любила меня, я знаю, что любишь, но почему? Разве бы ты смогла не любить меня? Я люблю тебя»… Я хотела спросить, где он находится, расспросить, как выглядит его комната, куда выходят окна, что он делал днем… Но не могла… Конечно, я спрошу обо всем этом позже, когда его присутствие будет более реальным, настоящим, нежным. По крайней мере не таким острым, каким его делает память. Ведь пока он оставался для меня мужчиной одной ночи. Я видела его в темноте больше, чем при свете дня. Он был для меня горячим телом, опрокинутым профилем, силуэтом на заре. Он был тепло, тяжесть, три взгляда, четыре фразы… Прежде всего — он был любовник. Но я не могла вспомнить, какого цвета его свитер, машина, я не могла вспомнить, как он сидит за рулем, как тушит в пепельнице окурки. Я даже не знала, как он спит, потому что мы почти не спали. Но зато я помнила его лицо, голос в минуты наслаждения. Но и тут, в этом королевстве, огромном королевстве страсти, я знала, нам предстояло множество открытий. Прижавшись друг к другу, нам предстояло преодолеть тысячи гектаров полей и лугов, затушить тысячи пожаров, нами же и зажженных. Я знала, что оба мы будем ненасытны и не представляла себе, что может наступить час, когда мы сможем хоть чуть-чуть утолить этот голод. Он говорил: «В субботу» — и я повторяла: «В субботу». Мы были словно два потерпевших кораблекрушение, в неистовстве повторявших «земля», или же как два осужденных на вечные муки грешника, в восторге призывавших ад; И он приехал в субботу в полдень и уехал утром в понедельник. И был рай, и был ад. Каждый из нас лишь два-три раза спустился вниз, чтобы выгулять щенка, и это были, наверное, единственные минуты, когда мы видели солнце. Я узнала, что он предпочитает Моцарта Бетховену, что в детстве он часто падал с велосипеда и что он спит на животе. Я узнала, что он странный, а иногда бывает и грустным. Я узнала, что он очень нежный. За эти два дня телефон настойчиво звонил раз десять, но я решила не поднимать трубку. Когда он прощался со мной, я прижалась к нему, качаясь от усталости и счастья, и попросила ехать осторожно.

— Обещаю, — сказал он. — Ты же прекрасно знаешь, что теперь я не могу умереть.

Он прижимал меня к себе.

— Скоро, — добавил он, — я куплю большой автомобиль, медлительный и надежный, как грузовик. Ну вроде того «даймлера», который стоит ночами под твоими окнами.

16

Собравшись с силами, я послала в пятницу в контору Юлиусу телеграмму очень смутного содержания. В ней было: «Не могу приехать на уик-энд тчк Объяснение следует тчк Тысяча сожалений тчк Жозе». Теперь оставалось лишь найти это объяснение. В тот момент, когда я отсылала телеграмму, никакого объяснения у меня не было. Это происходило накануне приезда Луи, и ощущение счастья лишило меня всякого воображения. Теперь жажда счастья была утолена и одновременно усилилась вдвое, а в голове было так же пусто. Присутствие «даймлера» под окнами, если согласиться с тем, что это был автомобиль Юлиуса, и вся эта слежка нисколько не волновали меня.

Шофер, если опять же предположить, что он там находился, мог доложить, что несколько раз я выходила гулять с собакой. Правда, он видел эту черно-желтую собаку и с мужчиной. В конце концов я решила сказать Юлиусу, что должна была уехать под Париж к своим старым друзьям. Или он мне поверит или нет. Во втором случае он поймет, что я лгу, и прибегнет к тем знаменитым контрдопросам, секрет которых знал только он. Все это, конечно, закончится сценой, полной упреков, одним словом, объяснением, после которого все вздохнут с облегчением, и я первая. Короче, я предпочитала быть пойманной на лжи, чем говорить правду. Я собиралась уходить, когда зазвонил телефон. Звонили из Нью-Йорка. Я тут же узнала в трубке голос свекрови. Повелительный и гнусавый, он вызвал во мне беспокойство, и я лихорадочно спрашивала себя, что еще мог выкинуть Алан.

— Жозе, — сказала моя свекровь. — Я звоню вам по поводу развода. Естественно, Алан согласился сделать для вас все возможное. И я тоже, конечно. Вот только ваш адвокат… Он сбивает нас с толку. Вы что, больше не хотите разводиться?

— Конечно, хочу, — ответила я, оторопев. — А в чем собственно дело?

— Этот господин Дюпон-Кормей, адвокат господина А. Крама, согласен со всем, включая сумму денежного содержания, но он до сих пор не прислал необходимых бумаг. В конце концов, Жозе, вам нужны деньги или нет?! Впрочем, — быстро добавила она, — если нет — это тоже неплохо.

— Я абсолютно не в курсе дела, — сказала я. — Я все узнаю.

— Я рассчитываю на вас. А если у вас возникнут срочные дела с людьми менее flair play, чем мы, то мой вам совет: смените адвоката. Такое впечатление, что он считает неприличным то, что мы хотим как-то обеспечить вас. Но тысяча долларов в месяц не такие уж сумасшедшие деньги.

А я придерживалась противоположного мнения. Едва поблагодарив, я пообещала заняться этим делом и положила трубку. Я была заинтригована. Особенно меня удивляло то, что адвокат Юлиуса, который по всей логике должен быть тертым калачем, вел себя как баран с такой хитрой лисой как моя свекровь. А потом я забыла обо всем.

Таксист согласился посадить меня с собакой, и я поздравила себя. В метро и в автобус ход нам был заказан, и оставалось лишь такси. Если бы попался несговорчивый шофер и нас бы не посадили, пришлось бы идти пешком. Ничего страшного, но тем утром это бы обессилило меня вконец. Мне казалось, что на одном поводке я вела своего толстого и неуклюжего пса, а на другом — воспоминания о Луи, об этих двух днях. И эти воспоминания были похожи на огромного сторожевого пса, сильного и норовистого. Дюкре ждал меня, вернее, его секретарша перехватила меня по пути и препроводила в его кабинет главного редактора. Дюкре был человеком незаметным и спокойным, но в тот день у него был довольный вид. Он был даже возбужден, и это меня порадовало. Человек мягкий и застенчивый, он страстно любил свой журнал, которым руководил вот уже восемь лет и который все эти восемь лет доставлял ему немалые финансовые трудности.

— Дорогая Жозе, — сразу начал он. — У меня есть для вас замечательная новость. Если это, конечно, для вас новость. Дело вот в чем. Теперь мы собираемся издавать журнал не на тридцати двух страницах, как раньше, а на шестидесяти четырех. Конечно, он будет преобразован, расширится, улучшится… Короче, мы хотим попытаться сделать нечто иное, чем журнал для узкого круга ценителей.

— Это прекрасно, — ответила я совершенно искренне. Журнал мне нравился и своей серьезностью, и своей свободой. И еще, конечно, тем, что мало-помалу сотрудники редакции приняли меня в свою команду.

— Если все получится так, как мы того желаем, — продолжал Дюкре, — то у меня есть мысль предложить вам иную должность, связанную, естественно, с большей ответственностью. Я принял это решение, во-первых, потому что очень уважаю вас, а во-вторых, потому что именно благодаря вам стали возможны все эти изменения, о которых я давно мечтал.

— Я ничего не понимаю, — удивилась я.

Несколько секунд он смотрел на меня с недоверием, а потом улыбнулся и подтвердил:

— Но это правда. Вы должны быть вдвойне счастливы, потому что ваш друг Юлиус А. Крам предложил финансировать наш журнал.

Несколько мгновений я сидела не в силах понять, что произошло, затем резко вскочила, подбежала к Дюкре и поцеловала его в лоб, правда, тут же извинилась, но он уже смеялся вместе со мной. Он был очень доволен.

— Это слишком прекрасно, — сказала я. — Я так счастлива, за вас, за всех, за себя… Какая это будет радость для всех! Юлиус замечательный человек. Действительно, — добавила я с присущей мне беспечностью, — счастье никогда не приходит одно.

Он вопросительно посмотрел на меня, но я отмахнулась от каких-либо объяснений.

— Когда это стало известно? — спросила я.

— Сегодня утром. Естественно, я встретился с Юлиусом А. Крамом, — он сделал неопределенный жест, тоже избавляя себя от объяснений, которые крылись под этим «естественно». — Он позвонил мне утром и сказал, что считает для себя очень интересным и занятным сотрудничество с таким серьезным журналом, как наш. Он также спросил меня, хочу признать, очень деликатно, считаю ли я возможным более активное ваше участие в работе редакции. Если бы он вложил в этот вопрос хотя бы один нюанс обязательности, или, если бы я не знал, что вам нравится эта работа, я бы отказал, но, к счастью, это не так. Дорогая Жозе, я хочу поручить вам весь отдел скульптуры и живописи, вам и Максу. И я уверен, что эта работа захватит вас, не говоря о том, что и ваше материальное положение улучшится.