В любви и боли. Противостояние. Книга вторая. Том 1
Шрифт:
– Кстати, мисс Людвидж, на десять запланировано собрание директоров рекламных отделов, и вам как раз надо будет встретиться с господином Харпером.
– Кто такой господин Харпер? – Робин вклинивается в завязавшийся разговор, который меня абсолютно не тянет поддерживать.
Я и половины не понимаю из того, о чем они говорят.
– Ваш непосредственный начальник, Эдвард Харпер – глава отдела фото-художественной рекламы.
Даже не сомневаюсь, что Гувер произносит все эти слова со своей эксклюзивной улыбкой идеального секретаря. Она буквально сияла в ее мягком, никогда не повышающемся голосе. Только сейчас ловлю
Да чтоб вас обоих… или сколько вас еще во всем этом здании? Сотни? Тысячи?!
– Вы правы, Эвелин!.. – его больше нет в поле моего зрения. Он только что свернул за угол, скользнув фактурной тенью за толстым стеклом панелей-перегородок приемной.
Мне кажется или я все еще вижу отражение тусклого серебра его костюма… его осязаемого взгляда, застывших на глянцевой поверхности толстого стекла. Да, он не оборачивался, но он мог прекрасно видеть, как я смотрю ему в след в отражении этих долбанных стен и дверей. И не просто видеть…
Поворачиваюсь лицом к секретарше, возможно чуть резче, чем хотелось бы. Почему оно до сих пор во мне? Почему продолжаю слушать надрывный стук сердца по всему телу с… ощущением отпечатков рук, прикосновений, взгляда, голоса, мать его перетак, всего Дэниэл Мэндэлла-младшего?!.. О, нет, он так и не ушел, никуда не собирался и тем более больше никогда этого не сделает и особенно сейчас!
– На счет цветов… Они будут мешать и не только в плане передвижения по кабинету. – стараюсь говорить ровно, спокойно, с нотками легкой обмораживающей иронии, а главное, смотрю все это время в непроницаемые глаза Эвелин Гувер, как впрочем умела делать это всегда – не отводя взгляда первой, усиливая давление его нажима с каждым произнесенным словом.
Я злюсь? Нервничаю? А вы как думали! Надеялись, что я сейчас забьюсь в уголочек, закопаюсь в этих зарослях и просижу там остаток дня, панически вздрагивая от каждого звука и движения?
– Позвать людей, чтобы их отсюда унесли? – похоже она была заранее готова к подобному ходу событий. – Куда бы вы хотели, чтобы их отвезли? В ваш номер в гостиницу или на новую квартиру?
– Боже правый, нет конечно же! Мне еще их там не хватало для полного счастья!
Робин не успевает заглушить собственного ехидного смешка, а у Эвелин, кажется, напрягается не одна лишь улыбка.
– Кстати, что там за этими дверьми? – указываю пальцем в сторону угла смежной комнаты, из которой, возможно, и вышел Мэндэлл-младший в момент моего прихода в этот чёртов кабинет.
Мне надо чем-то себя отвлечь, занять, загрузить голову мыслями и… задавить нервную дрожь во всём теле, пока весь смысл происходящего не накроет выбивающей волной по самое немогу… не придавит и не размажет по окружающим стенам и этим… грёбаным розам.
– О… это ваша личная фотостудия, мисс Людвидж. Вы можете в ней работать в любое удобное для вас время, как днём, так и ночью, как и пользоваться другими студиями в этом здании для более масштабных проектов.
– А там значит… – перевожу направление пальца на другой угол, напротив своего левого плеча. – Укомплектованная квартира со всеми удобствами?
На этот раз Эвелин не сдерживается и слегка поджимает губки, продолжая до последнего тянуть улыбку безупречного секретаря. Видимо, она не понимает (да и не особо рвётся это понять) резкого перепада в моём настроении.
– Можно сказать и так. Да, там комната для отдыха, кухня и душевая с гардеробной.
– Зашибись! – Робин каким-то чудом не срывается с места и не бежит со всех ног смотреть дополнительные бонус-приложения к моему гипернеобъятному кабинету. Могла бы для приличия постараться сдержать свой не в меру бурный темперамент. Как никак, не первый год со мной работает.
– Судя по всему, теперь я здесь могу не только работать, но ещё и жить? – выжимаю снисходительно-поверхностную улыбку невозмутимого скептика и прямиком иду к дверям студии. Дрожащие ладошки проскальзывают в карманы расстёгнутого полупальто – не самый разумный жест в помещении прогретом до 28 градусов, но мне по фиг! Максимум, что ещё могу и делаю – тяну до последнего осанку, высоко поднятую голову с разворотом ослабленных плеч. И не важно, что меня периодически накрывает то вымораживающей до самых пяток арктической мерзлотой, то удушливым коконом липкого жара. И это уже не просто контролируемый страх с чётким пониманием предстоящего и неминуемого. Меня подрубило, срезало, смяло подобно бумажной салфетке в длинных сильных пальцах чужой расслабленной руки… Слабость, полное бессилие и отчаянье?..
Господи! Всё что сейчас могу чувствовать, понимать и ощущать – лишь собственные конвульсии мечущегося в клетке обезумевшей птичкой немощного сознания. Биться внутри себя панической истерией, до ссадин, до крови и рубцов, потому что больше ничего другого не вижу и не осознаю. Только лишь это!
Мне ни черта не интересно. Не хочу ничего рассматривать, разглядывать и уж тем более обживаться. Всё равно ничего не замечаю и не понимаю, даже когда делаю несколько шагов внутри нехиленького зала собственной фотостудии. (Я и не ожидала увидеть что-то здесь для себя нового или особенного, кроме добротно выполненного ремонта и задевшие зрительный нерв пятна из белых стен, высоких потолков и мини-фотолаборатории в самом конце залы). Единственное, за что цепляется сознание практически на интуитивном уровне – за бесплотное ощущение, незримый оттиск в преломляющихся молекулах временного пространства, тлеющего присутствия побывавшего здесь до меня человека.
– Что ж, для подсобки вполне не дурно! – благосклонно, с наигранным скептическим согласием киваю головой.
Нет, я и не думаю останавливаться, тем более на глазах Эвелин Гувер. Пусть записывает на свой секретарский винчестер памяти каждое моё слово и жест. Я даже сама этого хочу и особенно сейчас!
– Можно перенести все цветы сюда. – оборачиваюсь лицом как раз к Гувер. – Даже самым бесполезным вещам иногда можно найти вполне достойное применение. Не хотелось бы, чтобы такие дико дорогие красавицы в конечном счёте скончались от состояния собственного увядания.
– Они могут простоять больше месяца. В воду добавлен специальный раствор…
Чувствую, как по моим губам расползается ухмылочка триумфального ликования. Похоже, госпожа Смит далеко не в курсе, что происходило между мной и её босом.
– Растянутое ожидание собственной смерти? Вполне поэтично. Какое счастье, что я не настолько жестока! – меня вроде как подхватывает новой волной нового источника скрытой энергии. Алисия Людвидж возвращается? Она готова принять вызов и сам бой? Я готова принять ваш грёбаный вызов, господин Мэндэлл-младший?