В мишуре и блестках

Марш Найо

Несомненно также, что все будет очень, очень красиво, однако между "сохранилось с давних времен" и "сделано по образцу" пролегает целая пропасть, и все на свете блошиные рынки, а также дорогие антикварные лавки вкупе с футбольным тотализатором не помогут ее преодолеть.

Трой повернулась и прошла десяток шагов навстречу северному ветру. Пейзаж резко переменился, словно в проекторе щелчком сменили слайд и на экране возникло изображение, не имеющее ни малейшего отношения к предыдущему. Теперь Трой смотрела на долину, приютившую Вейл, здешнюю тюрьму, и ей невольно подумалось

о печальном несоответствии ласкового названия, в котором слышалось "приволье", "вейся, ветерок", угрюмой тюрьме, чьи осушенные рвы, заборы, наблюдательные вышки, плацы, бараки и дымоходы лежали сейчас перед ней как на ладони. Трой стало не по себе, она вспомнила, как ее муж однажды назвал Вейл "домом, где разбиваются сердца".

К ветру теперь примешался мокрый снег, и на мрачный пейзаж, напоминавший гравюру на стали, то и дело накатывали косые влажные полосы, тут же сдуваемые ветром.

Перед Трой возник дорожный знак:

Крутой спуск

Опасные повороты

Гололед

Сбавьте скорость

И словно для иллюстрации действенности предупреждения рядом остановился нагруженный фургон, ехавший из Холбердса, послышался скрип рычага переключения скоростей, и фургон стал медленно спускаться к Вейлу. Он исчез за первым же поворотом, а на дороге возник мужчина в теплом плаще и твидовой шляпе, взбиравшийся наверх навстречу Трой. Мужчина поднял голову, и Трой увидела покрасневшее лицо, седые усы и голубые глаза.

Трой уже было решила повернуть назад, но почувствовала, что будет неловко вот так грубо показать спину незнакомцу. Она помедлила. Мужчина поравнялся с ней, приподнял шляпу, бросил вежливое "добрый вечер" и вдруг остановился.

— Тяжеловато взбираться наверх, — произнес он. У него был приятный голос.

— Да, — ответила Трой. — Пожалуй, я уже выдохлась. Я иду из Холбердса.

— Крутой подъем вам пришлось одолеть, но с моей стороны дорога вздымается еще круче. Прошу прощения, но вы, должно быть, знаменитая гостья Хилари Билл-Тасмана, не так ли? Моя фамилия Марчбэнкс.

— Ах да, я слыхала...

— Почти каждый вечер я совершаю прогулку до этого места во благо моих ног и легких. К тому же, знаете ли, выбраться на часок из долины всегда полезно.

— Могу себе представить.

— Да, — сказал майор Марчбэнкс, — довольно мрачное зрелище, не так ли? Но я не должен держать вас на таком жутком ветру. Скоро увидимся, надеюсь. У рождественской елки.

— Буду рада, — откликнулась Трой.

— Наверное, уклад жизни в Холбердсе показался вам странноватым?

— Необычным, так скажем.

— Согласен. О, — добавил майор Марчбэнкс, словно отвечая на непрозвучавший вопрос, — я полностью "за", понимаете ли. Полностью "за".

Он приподнял намокшую шляпу, взмахнул тростью и зашагал прочь. Где-то внизу ударил тюремный колокол.

Трой вернулась в Холбердс.

Вместе с Хилари они выпили чаю, уютно устроившись перед камином с полыхающими сосновыми поленьями. Небольшая комната была когда-то, по словам хозяина, будуаром его пять-раз-прабабушки. Над камином висел портрет прежней владелицы: злокозненного вида старая дама безусловно походила на самого Хилари. Комната была обита бледно-зеленым шелком, на окне висели занавески с вышитыми розочками. Очаровательная ширма, французский письменный стол с украшениями из позолоченной бронзы, изящные стулья и россыпь фарфоровых амурчиков дополняли общую картину.

— Догадываюсь, — сказал Хилари, пережевывая горячую булочку с маслом, — обстановка кажется вам чересчур женственной для холостяка. Она ждет хозяйку.

— Правда?

— Правда. Ее зовут Крессида Тоттенхэм, и она тоже приезжает завтра. Мы собираемся объявить о нашей помолвке.

— Какая она? — без обиняков спросила Трой. Художница уже знала, что Хилари не любит излишних церемоний.

— Гм, дайте подумать. Если попробовать на вкус, то она окажется соленой с легкой примесью лимона.

— На ум сразу приходит копченая камбала.

— Могу лишь сказать: на камбалу она не похожа.

— А на кого она похожа?

— На женщину, которую, надеюсь, вам очень захочется нарисовать.

— Ох, — вздохнула Трой. — Понятно, куда ветер дует.

— Да, и дует он сильно и упорно. Погодите, вот увидите ее и тогда скажете, согласны ли вы написать еще один фамильный портрет Билл-Тасманов, причем гораздо более приятный глазу. Вы заметили пустое место на северной стене столовой?

— Заметила.

— Я его берегу для портрета Крессиды Тоттенхэм работы Агаты Трой.

— Ясно.

— Она и правда очаровательное создание, — вздохнул Хилари, с видимым усилием стараясь быть объективным. — Вот увидите. Между прочим, в театре играет. То есть только начала играть. Училась в какой-то академии, а затем занялась чем-то, что называется органическим экспрессивизмом. Я пытался убедить ее, что термин вычурный и не имеет смысла, но ей, похоже, все равно.

— Что они делают?

— Насколько я понял, раздеваются, что, имея в виду Крессиду, не может не доставить удовольствия, и разрисовывают лица зелеными завитками, что — опять же в отношении моей невесты — является вопиющей порчей природных ресурсов. И вредно для кожи.

— Загадочное явление.

— К несчастью, тетя Трах не совсем одобряет Крессиду, подопечную дяди Прыга. Ее отец служил под началом дяди Прыга и был убит в оккупированной Германии, спасая жизнь дяди, Поэтому дядя Прыг чувствовал себя обязанным и воспитал Крессиду.

— Ясно, — повторила Трой.

— Знаете, — улыбнулся Хилари, — что мне нравится в вас, кроме вашего дара и внешности, так это завидная лаконичность во всех проявлениях. Вы словно выдающееся произведение искусства очень интересного периода. Если бы не Крессида, я бы, наверное, приударил за вами.

— И поставили бы меня в неловкое положение, — с нажимом произнесла Трой.

— Вы предпочитаете не сближаться со своими моделями?

— Именно.

— Мне понятна ваша точка зрения, — покивал Хилари.