«В моей смерти прошу винить Клаву К.»
Шрифт:
— Я испытываю к нему уважение. Неизменный победитель всех математических олимпиад, чемпион школы по шахматам.
— Разве в этом дело?
— Кое о чём свидетельствует.
— Ты ни в каких соревнованиях не участвовал, а с Талем вничью сыграл. Можно, я тебе на судьбу пожалуюсь — очень танго красивое.
— Валяй.
— Мне не надо было тебя сюда звать. Не надо дружить с Клавой. Не надо делать всё, что я делаю и не могу не делать.
— Понятно.
— Ещё бы. Ты догадливый. Четыре билета купил.
— Уравнение без неизвестных, — усмехнулся Лаврик.
Я оглянулась по сторонам. В нашей скромной аллее уже танцевало несколько пар. Танго кончилось, и все захлопали, как на танцплощадке. Мы с Лавриком сели на скамейку, а рядом Клава и Сергей.
Сергей сломал нам по ветке, и мы с Клавой хлестали себя по ногам — очень лютовали комары.
Как Клава старалась показать, что Серёжка для неё всё на свете! То и дело заботливо хлопала его по лбу, по щекам и громко смеялась. А он мрачно молчал. Бедный Серёжка!
Вдруг заиграли что-то быстрое, и мы увидели, что наша аллейка превратилась в танцплощадку.
— Здорово кто-то придумал, — сказал один из танцующих. — Здесь в сто раз лучше, чем там.
— Человечество не так консервативно, как это иногда кажется, — молвил Лавр.
— Но кто-то первый должен указать путь, — сказала я.
К Клаве начали подходить мальчики:
— Разрешите?
— Простите, я устала.
— Разрешите?
— Спасибо, я не танцую.
Наконец-то и ко мне кто-то подошёл. Не разглядел в темноте, кого приглашает.
— Пошли! — сказал он.
Оказалось, просто выпивший.
— Она устала, — ответил за меня Лаврик.
А я рискнула. Пусть втроём помучаются.
— С удовольствием, — сказала я и встала; парень нетвёрдой походкой поплёлся за мной.
Туська ушла, и мы остались втроём: я, Клава и этот Лавр.
Клава убила у меня на щеке очередного комара и засмеялась. Я обернулся к Лавру. Он неотрывно смотрел на Туську, как рыболов на поплавок, в любую секунду готовый выдернуть леску, как только поплавок начнёт дёргаться или тонуть.
— Ты что за неё так боишься? — спросил я. — Туська…
— Татьяна, — поправил меня Лавр.
— В общем, за неё не надо бояться, она, если что…
— Терпеть не могу пьяных, — опять перебил меня Лавр.
— Смотря каких, — неожиданно высказалась Клава с такими модуляциями в голосе, что можно было подумать, будто у неё абсолютный слух.
— Ты так думаешь? — не оборачиваясь, спросил этот рыбак.
— Я думаю как Серёжа, — кротко промяукала Клава.
На самом деле на моё мнение ей было уже наплевать.
Всё для Лаврика. Поэтому я сказал:
— У меня на этот счёт нет определённого мнения.
— Напрасно, — твёрдо сказал Лавр. — В нашем немолодом возрасте уже Пора иметь свои взгляды и вкусы.
Мы шли домой так: впереди я с Клавой, а сзади нас — Лавр с Таней. Клава взяла меня под руку, что она делала очень редко, только когда зимой было скользко, или летом, когда жали туфли.
— У тебя туфли жмут? — спросил я Клаву.
— Нет, а что?
— Удостоился, — и я слегка прижал её руку.
Она потянулась к моему уху и я услышал:
— Ты очень глупый.
Это тоже она сделала для того, кто шёл сзади.
Когда на перекрёстке Тане с Лавриком надо было сворачивать, мы остановились и помахали им руками.
Остальную дорогу между мной и Клавой дистанция была примерно с метр. Я пытался её сократить, но дистанция почему-то не сокращалась. Причём очень трудно было понять, как это Клаве удаётся. Она маневрировала так искусно, что невозможно было даже заподозрить умысел.
Возле парадного я попытался Клаву поцеловать. Девятый класс всё-таки. И кое-что между нами уже было. Но она отшатнулась.
— Почему? — спросил я.
— У меня нет ангины, — ответила Клава, и я услышал, как стучат её каблуки по ступенькам лестницы.
В этот вечер я пришёл домой раньше обычного; во-первых, потому, что Лаврику детское время показалось не детским, а во-вторых, потому что прощание с Клавой было короче, чем всегда.
Мама сидела в халате с кружевными штучками, сшитом для неё Верой Сергеевной, и смотрела телевизор. На голубом экране шла пальба из автоматов, взрывались роскошные автомобили и люди в модных костюмах гибли как мухи. Отец под настольной лампой с замысловатым абажуром из той стопки, которую я недавно чуть не сшиб в Клавиной комнате, пытался в альбоме для рисования запечатлеть мамины черты в момент наивысшего духовного подъёма.
Конечно, обои в нашей квартире уже менялись не раз, и теперь папины картины висели в аккуратно застеклённых рамках. Никаких ковбоев и голых красавиц. В основном пейзажи и мама во всех ракурсах. На одной из картин была изображена покрытая снегом шелковица и две фигурки мальчика и девочки, которые, взявшись за руки, уходили куда-то в непроницаемую мглу метели.
Я посмотрел на эту картину и чуть не разревелся.
— Рановато изволили, — сказал папа. — Что-нибудь случилось?
— Всё в полном порядке, — ответил я.
— А я уже было обрадовался, — сказал папа, не отрываясь от альбома.
— Чему?
— Подумал: наконец-то у тебя хоть что-то не в полном порядке. Ритуля, одну минуточку, не дёргайся. И чуточку подними подбородочек, — попросил маму папа, который давно уже перестал быть грубияном-студентом.
— Отстань ты со своим подбородком! Я смотрю телевизор. Может, это меня успокоит.
Как раз в это время на голубом экране какой-то тип вылез из окна на двадцатом этаже и ступил ногой на узенький карниз. Мама всё-таки подняла подбородок, и ей пришлось наблюдать за успокаивающей сценой слегка скосив глаза.