В морях твои дороги
Шрифт:
«Кто не знает дерзкого набега катеров капитана третьего ранга Рындина и капитан-лейтенанта Гурамишвили на порт, занятый противником? Катерники ворвались в порт днем, торпедировали тяжело груженые транспорты, вдребезги разнесли причал и благополучно вернулись в базу».
«Так же дерзко, отважно и умело действовал экипаж катера под командованием старшего лейтенанта Русьева. Войдя ночью в занятый противником порт и ошвартовавшись у причала, катерники высадили десант автоматчиков. Гитлеровцы приняли катер за
«Высокой доблестью отличался старшина второй статьи Фокий Павлович Сомов. Когда его катер тонул, старшина отдал свой спасательный пояс раненому командиру и помог ему продержаться на воде, пока не подоспела помощь. Честь и слава моряку, спасшему своего офицера!»
Фокий Павлович, нарядный, торжественный, прогуливался по палубе.
К обеду приехал командующий, плотный, подвижной адмирал. Стремительно вошел он в кают-компанию, снял фуражку, провел рукой по темным, без седины, волосам. Поздравив всех с праздником и вспомнив о днях войны, он посоветовал офицерам брать пример с трех героев, не успокоившихся на достигнутом, а продолжавших учиться.
— Они окончили академию и снова с нами, обогащенные новыми знаниями. Результаты налицо — вы все знаете итоги последних учений. Отличились соединения, которыми командуют Рындин и Гурамишвили. Они шли на разумный риск в боях Отечественной войны, — продолжал адмирал, — и сочетали его с отвагой, мастерством, бесстрашием, мужеством, дерзостью. Все это плюс трезвый и смелый расчет сочетается у них с великолепным знанием дела, с экспериментированием, с осуществлением смелой мечты. Они глядят вперед, в будущее. За то, чтобы ваше соединение шло вперед и вперед, за гвардию Черноморского флота!
Захлопали пробки, Фрол, попробовав в первый раз в жизни шампанского, поперхнулся.
— Курсанты? — заметил нас адмирал.
— Так точно, наши воспитанники, приехали в отпуск, — доложил отец.
— Что-то очень знакомые лица, — прищурился адмирал. — Позвольте, да я с вами уже один раз пил шампанское! — улыбнулся он мне. — Помните? Когда Рындину, Гурамишвили и Русьеву правительство присвоило звание Героя. Сын? — спросил отца адмирал.
— Так точно, сын.
— Вырос. Форменный стал моряк. А другой — Живцов?
— Так точно, Живцов, товарищ адмирал!
— Начинали службу на катере?
— В нашем гвардейском соединении…
— Ветеран, значит, — похвалил адмирал.
— Так точно, товарищ адмирал, я на Черном море родился и службу на «Че-еф» начинал, — расцвел «ветеран».
— Ну что ж, желаю отлично кончить училище. Берите пример с отцов и со старших товарищей.
После обеда на «Дельфин» пришло много гостей. Приехал Серго с Клавдией Дмитриевной. Она мне на этот раз показалась менее неприятной, чем тогда, в Ленинграде. Расспрашивала
— А ведь мы еще с вами встретимся и, надеюсь, поплаваем вместе! — сказал он уверенно.
Отец показывал гостям катера и корабль, был радушным и гостеприимным хозяином, но я чувствовал, что ему невесело. Молодая женщина в желтом платье, с пышно взбитыми светлыми волосами, сестра одного капитана первого ранга, за ужином сидела рядом с отцом, но он был рассеян и отвечал, по-видимому, невпопад. Быть может, и он, как и я, вспоминал тот, тоже праздничный вечер, когда мы пошли с ним на Корабельную, в маленький белый домик, где жила тогда мама…
Я вошел первым. «Что случилось, Никита?» — спросила она дрогнувшим голосом. — «Мама, папе присвоили звание Героя».
«Юрий! — позвала она. — Иди скорей, я тебя расцелую!»
А теперь никто не ждал нас на Корабельной…
Спустился вечер. «Дельфин» весь осветился. Начались танцы на палубе. Развевающиеся платья были похожи на крылья трепещущих бабочек. Все танцевали — Серго, Лаптев, Русьев, все, кроме отца.
Женщина с светлыми волосами что-то рассказывала ему. Они подошли к фальшборту; она все болтала; лицо отца стало страдальческим, и он сказал:
— Прошу прошения, мне надо идти.
Откозырнув, он ушел вниз.
Мне захотелось найти его, сказать что-нибудь, я не знал — что. В кают-компании его не было. Я нашел его в каюте. Дверь была приотворена. Он сидел у стола, подперев рукой голову, и обернулся на мой легкий стук.
— А, Кит! Входи и затвори дверь. Садись.
Мы молчали. Сверху приглушенно доносилась музыка, за открытыми иллюминаторами плескалась вода.
— Чего бы я не дал, лишь бы она была жива! — взглянул отец на портрет. — Ох, тяжело, Никита! Если б ты только знал, Кит, как мне тяжело!
Наверху стали бить склянки. Отец вздохнул:
— Пора к гостям. Я ведь все же — хозяин. Иди ты вперед, Никита.
И я поднялся по трапу, туда, где все танцевали и все сверкало веселыми праздничными огнями…
Отец и Андрей Филиппович сдержали свои обещания. Мы ходили на торпедные стрельбы. При командах «торпеды товсь!», «пли!» мне казалось, что передо мной настоящий вражеский транспорт, который во что бы то ни стало следует потопить.
Наступил день отъезда. Андрей Филиппович сказал, что командование соединения нами довольно.