В начале было воспитание
Шрифт:
Как уже было сказано выше, поведение маленького Адольфа никак не влияло на отношение к нему отца. Побои были ежедневными. Ему оставалось лишь загонять боль внутрь, т.е. заниматься отрицанием своего подлинного Я и идентифицировать себя с мучителем. Никто не мог ему помочь, даже мать, ибо она тоже испытывала страх перед Алоизом, т.к. сама нередко становилась жертвой побоев (ср. Toland, S.26).
Точно такое же постоянное ощущение угрозы для жизни было свойственно евреям в «Третьем рейхе». Попробуем представить себе такую сцену. На еврея, вышедшего на улицу, например, купить молоко или хлеб, нападает штурмовик, который вправе делать с ним все, что хочет, все, что ему в голову взбредет и что в данный момент требует его подсознание. Еврей ничего не может сделать, точь-в-точь, как в детстве Адольф Гитлер. Если он вздумает защищаться, его забьют и затопчут до смерти. Вспомним, что доведенный до отчаяния одиннадцатилетний
Эта сцена в самых различных вариантах разыгрывалась бесчисленное множество раз в 1933-1945 гг., и еврей, подобно беспомощному ребенку, вынужден был терпеть все. Он был вынужден терпеть, когда орущий, вышедший из себя, превратившийся в самого настоящего монстра штурмовик лил ему на голову его же молоко, а потом звал своих сообщников, чтобы они вдоволь посмеялись над ним (вспомним, как Алоиз смеялся при виде закутанного в «тогу» Адольфа). Опять же еврей, ради сохранения собственной жизни, должен был собраться с духом и терпеть любые унижения, ненавидя и презирая в душе измывающееся над ним ничтожество. Думается, что так же вел себя и Адольф, со временем понявший, что сила отца — это лишь нечто напускное, и попытавшийся «отомстить» ему плохими оценками в школе.
По мнению Иоахима Феста, плохая успеваемость Адольфа объясняется отнюдь не желанием огорчить отца, а завышенными требованиями, которые предъявлялись к ученикам в Линце. Там, дескать, Адольф уже не мог выдержать конкуренцию со своими сверстниками из добропорядочных буржуазных семей. Однако в другом месте Фест подчеркивает, что Адольф был «бойким, веселым мальчиком и, очевидно, довольно способным учеником» (Fest, 1978, S.37). Так почему же он вдруг начал плохо учиться? Причина вполне понятна, и Адольф называет ее сам, хотя Фест считает иначе: он обвиняет его в «безволии» и «довольно рано проявившейся стойкой неспособности к систематическому труду» (S.37). Такое мог сказать Алоиз, но уж никак не автор наиболее фундаментальной биографии Гитлера, содержащей множество доказательств наличия у фюрера железной воли и поразительной работоспособности. Но ничего удивительного здесь нет. Почти все авторы биографий руководствуются почерпнутыми у педагогов критериями, согласно которым родители всегда правы, а все дети, если их поведение не соответствует общепринятым нормам, сплошь «лентяи», «неженки», «упрямцы» и «шалопаи» (S.37). Если же они, повзрослев, пишут о родителях правду, их можно со спокойной совестью заподозрить во лжи:
«С целью еще более очернить (куда уж более. — A.M.) облик отца сын позднее объявил его алкоголиком, за которого ему было стыдно и которого постоянно приходилось вытаскивать с помощью увещеваний и ругани из „вонючих, насквозь прокуренных забегаловок“» (S.37).
Видимо, все дело в том, что у авторов биографий Гитлера сложилось единое мнение о его отце как о человеке глубоко добропорядочном, который, правда, любил заглянуть в трактир, а затем немного покуражиться дома, но который отнюдь «не был алкоголиком». Эти слова как бы сразу обеляют отца в глазах читателей и лишают сына права стыдиться за его поведение.
В этой связи хотелось бы еще отметить следующее. Очень часто взрослые лишь во время сеанса психоанализа ощущают потребность узнать у родственников больше о своих родителях. Естественно, что в детстве они их идеализировали. Если к тому же родители умерли достаточно рано, то у ребенка не было возможности сознательно проанализировать их поведение, зато в подсознании запечатлелось их жестокость. Проблема заключается в том, что окружающие вряд ли смогут подтвердить впечатления, сохранившиеся в подсознании, и скорее будут говорить о родителях как о сущих ангелах, а ребенок непременно будет испытывать стыд, упрекать себя в порочности. Как мы знаем, Алоиз Гитлер умер, когда Адольфу было тринадцать лет. Все окружающие говорили об отце только в восторженных тонах. Конечно, мальчик чувствовал себя непонятым: ведь он-то помнил отца совсем другим. Но как только ему удалось наделить еврейский народ отрицательными чертами, ранее присущими его отцу, он избавился от этого комплекса.
Нет, наверное, более крепкого связующего звена между европейскими народами, чем ненависть к евреям. Правящие круги издавна использовали ее в качестве надежного инструмента манипулирования массами. Даже откровенно враждующие между собой политические группировки сходятся на том, что евреи крайне опасны и представляют собой воплощение подлости. Гитлер это прекрасно понимал и как-то сказал Раушнингу, что «если бы евреев не было, то их следовало бы выдумать».
Откуда у антисемитизма вечная способность к обновлению? Понять это совсем не сложно. Евреев ненавидят отнюдь не за какие-либо только им присущие свойства. Еврейский народ ничем не отличается от других народов. Просто очень многие копят в себе заряд недозволенной ненависти и буквально горят желанием узаконить ее. Для этого как нельзя лучше подходит именно еврейский народ. Два тысячелетия он подвергался гонениям с благословения высших церковных и светских властей, и враждебное отношение к нему не считалось чем-то постыдным. Даже приверженные «строгим моральным принципам» люди могут попасться на эту удочку, особенно если эти «принципы» тиражируются церковью и властью. (Вспомним, как А., сын миссионера, о котором я рассказала в конце первой главы, гнал от себя «нечестивые», а в действительности совершенно естественные мысли — сомнения в нравственности своего отца.) К тому же выросший в атмосфере запретов, связанный по рукам и ногам нормами поведения человек подсознательно стремится дать выход своим эмоциям, и потому охотно прибегает к такому удобному средству, как гонение на евреев. Впрочем, не исключено, что этот способ был для Гитлера вовсе на так удобен: ведь еврейская тема была в его семье табу. Легко представить себе с каким удовольствием он нарушил это табу, как только представилась такая возможность. Когда же он пришел к власти, ему оставалось только провозгласить ненависть к евреям главной добродетелью «истинного арийца».
Мой вывод о том, что в семье Гитлера существовало такое табу, основывается на том большом значении, которые он впоследствии придавал еврейскому вопросу. Подтверждает мое предположение и реакция Гитлера на доклад Франка, сделанный в 1930 г. Взрослый Гитлер полагал, что определенные факты ему известны, но вместе с тем сомневался в них (что характерно для психики ребенка), как сомневались в свое время другие члены семьи. Вот как Франк излагает реакцию Гитлера на представленные ему сведения о его происхождении:
«<Как сказал Адольф Гитлер> он знал, что еврей из Граца не имел никакого отношения к появлению на свет его отца, который родился от любовной связи Марии Шикльгрубер со своим будущим мужем. Об этом Адольф узнал из рассказов отца и бабушки. Но они с дедушкой жили очень бедно, а получаемые от еврея алименты в течение нескольких лет служили добавкой к скудному семейному бюджету. Еврея просто-напросто обманывали, что он является отцом Алоиза, и он, видимо боясь пересудов и публичного разбирательства, выплачивал денежное пособие» (цит. по: Jetzinger, S.30).
А вот что пишет Етцингер по поводу процитированного отрывка:
«В данном отрывке излагаются слова, сказанные Гитлером после крайне неприятного для него сообщения Франка. Он явно ошеломлен, но, естественно, не хочет, чтобы Франк заметил его состояние и делает вид, будто Франк не сообщил ему ничего нового. Он якобы уже знал из рассказов отца и бабушки, что еврей из Гарца здесь не при чем. Как же мог Гитлер от волнения до такой степени потерять самоконтроль? Как он мог ссылаться на рассказ бабушки, которая умерла за сорок лет до его рождения? Отец же умер, когда Адольфу не было еще и четырнадцати, а с детьми обычно не говорят на щекотливые темы. Да и зачем отцу по собственной инициативе говорить сыну: „Твой дед не был евреем“, если он им действительно не был? Что же касается добрачной связи его бабушки и деда, то почему же тогда он написал в своей книге, что его отец был сыном бедного крестьянина-арендатора? Ведь подручный мельника Гидлер из Деллерсхайма никогда в жизни не был крестьянином-арендатором. К тому же в момент зачатия Адольфа Мария Шикльгрубер жила в Деллерсхайме. Обвинить же свою бабушку в том, что она просто решила пополнить семейный бюджет и потому объявила отцом своего ребенка совершенно постороннего человека, способен только законченный негодяй. (Впрочем, может быть, этот эпизод просто придуман Франком.) Как говорится, комментарии излишни. Высказывания Адольфа Гитлера никак не проясняют вопрос о его родословной. Наверняка он тогда ее не знал. С детьми обычно о таких вещах не говорят» (Jetzinger, S.30).
Отсутствие ясности в таком важном для родителей вопросе вполне может создать в доме совершенно невыносимую для ребенка атмосферу и даже заставить его забыть об учебе (ведь ему ничего знать было не положено, а раз так, то запрет на знание может означать, что знание — это что-то опасное).
Итак, Адольф Гитлер отнюдь не случайно требовал от каждого немца доказать чистоту своего происхождения до третьего колена.
По мнению Феста, между плохой успеваемостью Адольфа и его отношениями с отцом нет никакой взаимосвязи. Ведь даже после смерти Алоиза мальчик по-прежнему продолжал получать плохие отметки. Но у меня есть достаточно веские контраргументы: