В начале было воспитание
Шрифт:
В это же время символика «Третьего рейха» потеряла для ее сына всякую притягательную силу. Стало совершенно очевидно, что она выполняла в его жизни вполне определенную функцию. В нездоровом интересе к ней нашла выражение продолжавшая жить в сыне неутоленная жажда знаний, свойственная матери, с детства томимой потаенным желанием поднять завесу молчания над некоторыми эпизодами из жизни отца. Как только это произошло, и Бригита на психоаналитическом сеансе смогла дать волю чувствам и раскрыть душу, сын также избавился от бремени прошлого и атрибуты «Третьего рейха» стали ему не нужны. С другой стороны, Бригита стала понимать, что ее резкое поведение по отношению к сыну объяснялось лишь тем, что она не могла в свое время так же
Бригита рассказала мне свою историю после того, как прослушала мою лекцию. Позднее она дала согласие на эту публикацию, т.к., по ее словам, испытывала настоятельную потребность поделиться своим опытом и не хотела «ни в коем случае замалчивать его».
Мы с Бригитой твердо убеждены в том, что ее кризисное психологическое состояние характерно для целого поколения. Люди, приученные молчать, страдают от этого, причем чаще всего неосознанно. Но психоаналитики в Германии, вплоть до знаменитого семинара психоаналитических обществ немецкоязычных стран, состоявшегося в 1980 в Бамберге, почти не занимались данным феноменом, и поэтому только очень немногим людям удалось пережить историю своего детства не только на интеллектуальном, но и на эмоциональном уровне (например, как это было с Клаусом Тевеляйтом, см. книгу M"annerphantasien).
Поэтому послевоенное поколение так бурно реагировало на показанный по телевидению документальный фильм «Холокост». Казалось, люди вырвались из тюрем, в которых их так долго держали, и тюрьмы эти назывались «Молчание», «Запрет на вопросы о прошлом родителей» и «Бесчувственность». Да и навязываемые старшими нелепые представления о том, что к показанным на экране зверствам «нужно отнестись трезво, без эмоций», так же, как и тюремные стены, ограничивают свободу человека. Неужели кому-то очень хочется воспитать из наших детей таких людей, которые не испытывали бы возмущения и боли при рассказе об убийстве в газовых камерах миллионов детей? Что толку от историков с их солидными трудами и поисками «объективной истины»? Разве можно, зная о таком кошмаре, сохранять холодный ум? И разве нашим детям не угрожает опасность стать верноподданными любого нового фашистского режима? Какая разница, кому служить, когда у тебя внутри такая пустота! Более того, такой режим позволяет не только почувствовать себя членом привилегированной группы, но и дает возможность излить ненависть и обрушить гнев на определенную категорию лиц.
Коллективная форма абсурдного поведения наиболее опасна, поскольку его абсурдность не только никому не бросается в глаза, более того, такое поведение считается «нормальным». Большинство детей послевоенного времени никогда не спрашивало родителей об истинном положении дел в «Третьем рейхе»: это считалось неприличным или было просто запрещено. Замалчивание этого периода, а значит, и родительского прошлого было таким же непременным «правилом хорошего тона», как и запрет на любые разговоры о сексе в начале XX в.
Но хотя обусловленность этим табу новых форм неврозов легко доказывается эмпирическим путем, опыт бессилен против всей системы традиционных теорий, ибо не только пациенты, но и сами психоаналитики — жертвы этого запрета. Им легче обсуждать с пациентами давно уже выявленные Фрейдом сексуальные потребности и (порой мнимые) запреты на их удовлетворение, чем подвергать беспощадному анализу табу нашего времени, т.е. возвращаться в собственное детство. Однако история «Третьего рейха», помимо всего прочего, свидетельствует о том, что истоки чудовищных преступлений кроются в поведении, воспринимаемом подавляющим большинством людей как нечто «совершенно естественное».
Немцам, которым в детстве или в пубертатный период довелось жить в атмосфере победных лет «Третьего рейха», особенно тяжело быть честными с самими собой. Страшную правду о нацистском режиме они узнали, уже став взрослыми, и на интеллектуальном уровне интегрировали ее в свое сознание. Но это знание никак не влияет на яркие ощущения детства, когда сердце замирало при звуках песен, речей и криках ликующих толп. В большинстве случаев эти впечатления отражали также и гордость, и восторг, и надежду на счастливое будущее.
Как же добиться гармонии между этими двумя мирами — детским эмоциональным восприятием и противоречащими ему сведениями более поздних лет, не отбрасывая важную часть собственного Я? Заглушить свои чувства и отречься от основ своей личности — так пыталась поступить Бригита — кажется единственно возможным способом избежать трагического конфликта.
На мой взгляд, ни одно художественное произведение не выражает так отчетливо амбивалентность психического состояния целого поколения немцев, как семисерийный фильм Ханса-Юргена Зиберберга «Гитлер — фильм, сделанный в Германии». Режиссер представляет нам на экране только свою собственную оценку событий. Но, дав волю своим чувствам, фантазиям и мечтам, создает исторический фильм, близкий по своей концепции многим людям, ибо он объединяет две перспективы: восприятие человека видящего и человека обманутого.
Мы видим, как завораживающе действуют музыка Вагнера, великолепие торжественных парадов и непонятные выкрики Гитлера по радио. Последний представлен в фильме как могущественная и в то же время смешная и безобидная кукла. Наверное, так видел мир вокруг себя в те годы ребенок, имевший эмоциональную, восприимчивую натуру. Но наряду с этим в фильме есть ощущения ужаса и боли взрослого человека, почти совершенно отсутствующие в других фильмах на эту тему. Режиссер смог передать эти ощущения, лишь освободившись от упрощенного подхода, предполагающего обеление одних и очернение других. (Вспомним, что он был характерен для «черной педагогики».) Во всех сценах явственно чувствуется сострадание как к жертвам репрессий, так и к жертвам соблазна. В фильме наглядно показан абсурдный характер любых идеологий, в основе которых лежит многовековая традиция воспитания.
Только человек, на эмоциональном уровне понявший, что был обманут, был введен в соблазн, и не отрицающий этого, сможет, ощущая глубокую скорбь, показать эту абсурдность так же впечатляюще, как это сделал Зиберберг. Именно проходящее красной нитью через весь фильм ощущение скорби позволяет зрителям — по крайней мере в наиболее ярких сценах — глубже почувствовать всю пустоту нацистской идеологии, чем многие книги, основанные на обширном документальном материале и написанные с вполне объективной точки зрения. Эта одна из немногих попыток жить рядом с непостижимым прошлым, не отвергая его.
Детство Адольфа Гитлера
От игры воображения до страшной реальности
У меня очень суровая система воспитания. Слабость нужно выжечь каленым железом. В моих «орденских замках» вырастет молодежь, от которой содрогнется мир. Мне нужна молодежь жестокая, властная, непоколебимая и не останавливающаяся перед насилием. Все эти качества она должна иметь. Она должна уметь спокойно переносить боль. Никакой слабости и излишней мягкости. Глаза молодого человека должны сверкать, как у свободного, великолепного хищного зверя. Сильной и прекрасной — вот какой я хочу видеть мою молодежь... Только так я смогу создать новый мир.