В начале было воспитание
Шрифт:
Человек, которого как с помощью телесных наказаний, так и без них заставили убить в себе подлинно детские ощущения, всю жизнь будет их инстинктивно бояться. Но душевные порывы так сильны, что крайне редко удается их полностью заглушить. Они постоянно ищут возможности проявиться и зачастую это происходит в искаженных и небезопасных для общества формах. Речь идет обычно или о мании величия, или о неоправданной жестокости по отношению к другим, или о борьбе со «злом» внутри самого себя. Мы могли уже убедиться, что все эти формы характерны для «черной педагогики».
При сравнении последствий насилия, совершенного над ребенком и взрослым, помимо степени развитости
«Я не ненавидела, а боялась его. А еще я всегда гордилась им. Ведь он очень любил животных и имел классный автомобиль, модели „Порше 62“» (S.36).
Ее слова производят такое сильное впечатление потому, что они совершенно правдивы. Именно такие чувства испытывает ребенок. Его терпимость воистину безгранична. Он всегда хранит верность и гордится тем, что так жестоко измывающийся над ним отец никогда не причинил зла животному. Он, как правило, готов все ему простить, взять всю вину на себя, подавить в себе ненависть, забыть все произошедшее, не помнить зла, никому ничего не рассказывать и попытаться вести себя так, чтобы избежать новых побоев. Ребенок пытается определить, что вызывает недовольство отца, пытается понять его. Взрослые обычно очень редко ведут себя так по отношению к зависимому от них, весьма чувствительному ребенку. Как правило, такое поведение свойственно психотерапевтам. Но что происходит с подавленными эмоциями? От них никуда не деться. Их необходимо направить на других, но не на отца. Приведем отрывок из рассказа Кристианы. В нем она описывает ситуацию, сложившуюся в их семье после развода, когда мать стала жить с неким Клаусом.
«Мы постоянно ругались друг с другом из-за любого пустяка. Иногда я сама провоцировала скандал. На мое одиннадцатилетние мать подарила мне проигрыватель. У меня было несколько пластинок с самыми разными записями: диско и другой музыки, популярной среди подростков. Теперь вечерами я терзала громкой музыкой слух матери и ее сожителя. Как-то Клаус не выдержал, зашел в детскую и потребовал уменьшить звук. Я, конечно, не послушалась. Тогда он рывком снял иглу с пластинки. Я снова поставила ее и загородила собой проигрыватель. Он попытался отодвинуть меня, и тут я такой крик подняла!» (S.38).
Ребенок, безропотно сносивший побои отца, устраивает скандал, когда посторонний дотрагивается до него. Во время сеансов психоанализа подобные рассказы можно услышать довольно часто. Так, многие фригидные женщины, испытывающие отвращение даже при прикосновении мужа, на сеансе психотерапии вспоминали, что в детстве страдали от сексуальных посягательств со стороны отцов или других мужчин — членов семьи. Воспоминания об этом, как правило, не вызывают у них сильных переживаний. Сильные эмоции направлены против нынешних партнеров. Лишь со временем женщина сознательно переживает весь спектр чувств, связанных с ранним детством: стыд, унижение, ярость, возмущение, что, в конце концов, приводит к тому, что она разочаровывается в любимом отце.
Часто на сеансах психоанализа случается, что, прежде чем пациентка сможет эмоционально пережить сцены сексуального насилия со стороны отца, к ней приходят «воспоминания», но только в них присутствует другой мужчина, менее близкий человек.
Кто же в данном случае этот мужчина? Если это был не отец, то почему тогда ребенок не оказывал сопротивления? Почему он не рассказал об этом родителям? Не потому ли, что именно отец проделывал с ним подобное и ребенок понял, что надо молчать? Направляя отрицательные эмоции против личности, более или менее безразличной ему, ребенок может сохранить хорошие воспоминания об отце. После скандалов с Клаусом Кристиане показалось, что ее отец совершенно изменился. «Он оказался очень милым. Он был и в самом деле мил. Он снова подарил мне собаку. Дога» (S.39). Далее мы читаем:
«Отец у меня ну просто класс! Я поняла, что он по-своему любил меня. Теперь он относился ко мне, как ко взрослой. Даже разрешил вечерами гулять с ним и его подругой.
Он образумился, стал дружить со сверстниками и всем рассказывал, что он уже был женат. Я больше не называла его „дядей Рихардом“. Он, похоже, теперь даже гордился своей старшей дочерью, т.е. мной. Правда, при планировании отпуска проявлялась его типичная черта: он сделал так, как было удобней ему и его друзьям, взяв отпуск в конце каникул, и я на две недели позже начала учебный год в новой школе. У меня сразу появилось несколько „хвостов“» (S.40).
Сопротивление, которое она никогда не оказывала отцу, теперь вылилось в ожесточенную борьбу с учителями.
«Я чувствую, что меня не хотят признавать в школе. Другие ведь уже ушли вперед. Я прибегла к испытанному еще в начальной школе приему. На уроках я постоянно перебивала учителей, выкрикивала реплики и яростно спорила. В некоторых случаях я была права, но чаще выступала не по делу. Просто я хотела бороться. Против учителей. Я хотела признания» (S.41).
Эту борьбу Кристиана вела и с полицейскими. Она даже смогла полностью забыть о вспыльчивом нраве отца. Вот что она пишет:
«Раньше для меня только (!) комендант дома был авторитарным типом, которого следовало ненавидеть, потому что он вечно „портил кайф“. Полицейский же был пока для меня незыблемым авторитетом. Теперь я знаю, что мир комендантов домов в нашем районе ничем не отличается от мира полицейских. Теперь я поняла, что „менты“ гораздо опаснее комендантов. Все, что говорили Пит и Кати, я воспринимала теперь как правду чистейшей воды» (S.46).
В конце концов ей предложили гашиш и она, разумеется, «не смогла отказаться».
«Кати начала ласково поглаживать меня. Я так и не поняла, нравится мне это или нет» (S.47).
Обратите внимание: бойкий, но в то же время закомплексованный ребенок не может разобраться в своих ощущениях.
«Я не сопротивлялась, меня словно парализовало. Я страшно боялась чего-то. Как-то я даже хотела убежать, а потом подумала: „Кристиана, за все надо платить. Видно, это цена за то, что тебя приняли в эту компанию“. Теперь я позволяла делать с собой все, что угодно, и никому ничего не говорила. Я даже в чем-то преклонялась перед этими парнями и девчонками» (S.48).