В небе и на земле
Шрифт:
ЦАГИ - это государственное сокровище. Авиационный авторитет должен быть основан на науке и профессиональной квалификации людей. Только в этом случае наша авиация может быть организована гармонично, т.е. в соответствии с требованиями современного уровня технической оснащённости и подготовленности кадров. Прикладное научное творчество ЦАГИ - это внедрение в новую авиационную технику, в первую очередь - в новые опытные летательные аппараты, новых идей. Наши конструкторские бюро - это частники, повторяющие ошибки и недостатки друг друга из-за разобщения, т.е. из-за отсутствия организации, объединяющей их опыт.
Не так было в ЦАГИ при А.Н.Туполеве, когда все бюро объединялись наукой, как основой, собиравшей весь их опыт в единое начало. Такая система надёжно себя оправдывала, как передовая организация современности. Я, как личный участник этой организации, воочию вижу последствия в изменении этой организации. Как гласит мудрость, не гора должна идти к Магомету, а Магомет - к горе.
Нужно понимать и глубоко осознавать, что научная работа - это работа творческая, вдохновенная. Учёный трудится с колоссальным напряжением. Он работает ни час, ни день, а всю жизнь. Находится ли он на своём рабочем месте, отдыхает ли или даже спит, он и тогда творит, думает, его проблемы его не отпускают. «Творчество - это тишина» - писал ещё А.С.Пушкин. Поэтому условия для такой работы - основа успеха. Прервать труд учёного, отвлечь его другими тематическими направлениями - это значит нарушить ход его внимания, сосредоточенного на чём-то (направленного сознания). Эту направленность не просто снова восстановить и направить на прежний путь размышлений. С одной стороны, это всегда потерянное время, а с другой - может быть, его оторвали именно в момент приближения к кульминационному завершению его творчества. Это - серьёзная причина, в силу которой происходило и может произойти отставание в науке. Исторический факт - упрямая вещь. Мы включились в войну с фашизмом с неподготовленной к такой тяжёлой борьбе авиационной техникой. ЦАГИ в те времена был в ведомственных руках, а не государственных. И получалось, что ВВС пользовались наукой на правах «бедных родственников». Могли ли они ставить требования и задачи перед авиапромышленностью, не имея возможности полноправно опираться на свою собственную науку, которая разрывалась и отрывалась на повседневные задачи вместо того, чтобы полностью сосредоточиться на прогрессе. ВВС могли видеть и знать, чем обладают наши возможные противники, но это - способ запаздывания, а не инициативы. А разве нельзя было сделать иначе: организовать свои научные учреждения и дать простор науке, решающей прогресс в будущем?!
Повторюсь: единственным источником авиационного прогресса был и остаётся ЦАГИ. И он требует к себе постоянного государственного внимания.
ВОСПОМИНАНИЯ О СУДЬБАХ МОИХ БЛИЗКИХ ДРУЗЕЙ И ЗНАКОМЫХ
Хочется теперь рассказать о людях, встретившихся на моём пути и оставивших особый след в моей душе, о близком соприкосновении с ними в нашей общей работе, о наших взаимоотношениях.
Александр Васильевич Чесалов. Мы были очень давно с ним знакомы по совместной работе в 8-м отделе ЦАГИ (на лётно-испытательной станции). Не могу писать о нём сначала как об учёном, потому что я очень его любил как человека обаятельной души. Это был чудный семьянин, человек безупречной морали, большого глубокого ума и одарённости. Он так располагал к себе, что ему как никому можно было доверить свою душу.
Он часто подсмеивался надо мной и говорил: «Ты зря тратишь столько времени на физкультуру, я вот делаю зарядку всего 5 минут». Он, по возможности, лишь разминал все суставы, в этом и заключалась вся его зарядка. Я ему возражал, убеждая, что его сердце при такой зарядке не повышает своей деятельности и поэтому не сможет перенести нагрузок, когда это потребуется, так как остаётся нетренированным. Мы оба в большой степени интересовались физиологией, а я, кроме того, психологией, биологией и генетикой. Каждый оставался при своём мнении. Увы, его система впоследствии не оправдала себя. Он был очень эмоционален, а эта особенность характера всегда в большом разногласии с возрастом и сердечной деятельностью.
Удивительна судьба этого чудного человека и большого учёного. Вместе мы «лечили» самолёты от разных неприятных явлений. Помню, как однажды мы вместе приехали на завод, где лётчики жаловались, что на выпускаемых самолётах не выходит петля. Мы вместе вникли в суть дела. Выяснилось, что лётчики во время выполнения петли, приближаясь к самому верхнему положению (положению самолёта вверх колёсами), старались всё сильнее и сильнее брать ручку «на себя», т.е. увеличивали угол атаки крыла, и, конечно, срывались в штопор. Петля при этом выглядела не круглой, а, как говорили лётчики, «огурцом», т.е. была эллипсовидной формы. Мы порекомендовали лётчикам набраться выдержки и не тянуть так энергично ручку на себя при подходе к самому верхнему положению самолёта в петле. Эксперимент удался. Один из лучших лётчиков завода сделал несколько отличных петель. Но всё же эти самолёты обладали особенностью: на небольших углах атаки крыла наступал срыв. Такие самолёты требовали установки предкрылков, что и было позже сделано. Это - лишь один эпизод нашей совместной работы.
Александр Васильевич сочетал в себе творческую работу учёного с практической работой в воздухе. Ему пришлось выпрыгнуть с парашютом при испытаниях четырёхмоторного самолёта Д.П.Григоровича, когда у нас в воздухе загорелся один из моторов. Я уже описывал этот полёт. Рискую своей жизнью, Чесалов поступил благородно, предоставив другому (М.А.Тайцу) возможность беспрепятственно совершить прыжок из той же турели в случае, если пожар усилится.
Вскоре А.В.Чесалову пришлось выпрыгнуть с парашютом из штопорящего самолёта. В то время Александр Васильевич уже был одним из выдающихся аэродинамиков Советского Союза.
Затем он перешёл на работу, связанную с двигателями, где также преуспел. Несмотря на высокую степень своей квалификации как учёного, он продолжал часто рисковать, как мне кажется, даже излишне.
Однако не полёты оказались для него роковыми. Как-то, разволновавшись во время одного научного принципиального спора, он поехал в МАП, где, доказывая в весьма возбуждённом состоянии правоту своих убеждений, почувствовал себя плохо. Ему порекомендовали немедленно поехать в госпиталь, но он всё же отправился домой. Дома ему стало совсем плохо. Его отправили в больницу, где этот такой дорогой мне человек и большой учёный, столько раз рисковавший своей жизнью в полётах, умер ночью от инфаркта. Его сердце не выдержало чрезмерного волнения.
Последний, второй его прыжок с парашютом был очень опасен. Он полетел на самолёте Р-5 с лётчиком Мишей Волковойновым, чтобы испытать самолёт на выход из штопора с довольно задней центровкой (это произошло 9 мая 1933 года.). Полетел, зная заранее, что в случае невыхода самолёта из штопора ему придётся прыгать с парашютом. Но хватит ли сил это сделать? Но он, не задумываясь, пошёл на эксперимент. Это был героический поступок.
Далее произошло следующее. Во время штопора Волковойнов дал Александру Васильевичу сигнал: «Выпрыгивай, самолёт не выходит из штопора». Когда Чесалов выпрыгнул, центр тяжести самолёта изменился, и самолёт прекратил вращение. Александр Васильевич благополучно приземлился, а Миша Волковойнов, блестящий лётчик, участник перелёта Москва-Пекин-Токио, в сложнейших условиях совершивший благополучную вынужденную посадку на пляже в Японии, закончил свой век испытанием Р-5. Он не смог преодолеть нагрузку, возникшую на штурвале перестановки углов атаки стабилизатора, и ему немного не хватило руля высоты, чтобы вывести самолёт из пикирования - он погиб.
Никогда не забуду тяжелейшей миссии, которая выпала на мою и Боба Вахмистрова долю. По приказу В.И.Чекалова мы должны были идти объявлять об этом ужасном происшествии жене Волковойнова. К ней должны были приехать её родители. Она ждала их и Мишу и с весёлым видом жарила пирожки к обеду. Когда мы оба вошли и остановились на пороге, она вышла из кухни и сначала широко (насколько можно) раскрыла глаза. Но затем выражение удивления на её лице резко сменилось выражением ужаса. Из её руки выпала ложка. Побледнев как полотно, она начала дрожать, крики отчаяния перешли в истерику. Мы подхватили бедную женщину и помогли её дойти до дивана. Вскоре за нами вошли и её мать с отцом.
На другой день в морге нам вернули Мишино обручальное кольцо и золотые коронки. В тот же день, опечаленные, мы с Бобом продолжали повседневную испытательную работу в воздухе. Гибель близких товарищей для нас была, казалось, каким-то неизбежным явлением. Каждый из нас сказал себе твёрдо раз и на всю жизнь: смерть не страшна, страшен только позор, смерть на посту - благородна и красива. Ни товарищей, ни себя мы даже не жалели. Каждый волен избирать себе любимую профессию, как и любимую жену. Чаще всего этот выбор (особенно выбор жены) бывает непроизвольным или, как говорил великий И.М.Сеченов, «роковым». Было жаль только родных и, бесконечно, детей.