В небе Украины
Шрифт:
В большинстве же люди, оставшиеся не по своей воле под пятой фашистов, воспринимали горе отступления советских войск как свое горе, чутко откликались на тревожный сигнал о помощи.
Шляпкина и Мальцев, не задумываясь о последствиях, сделали все, чтобы спасти советского сокола. На счету у них были минуты, а может, и секунды, а летчик не мог двигаться. Его надо было довести до хаты, а там, в селе, немцы. Однако думать некогда. Кое-как, где ползком, а где перебежками дотащили летчика до хаты Шляпкиной. За окнами рыщут фашисты, слышится стрельба, ухает артиллерия, доносится надрывный треск
…И вот Хитали в хате Шляпкиных. Хата просторная, уютная. Неровным светом освещает комнату керосиновая лампа, за перегородкой у печки возится дочь Екатерины Шляпкиной шестнадцатилетняя Наташа.
С началом войны оборвалась ее учеба в фельдшерской школе, но кое-чему она успела научиться, и к ней нередко обращались соседи за медицинской помощью.
У Наташи большие, честные глаза, взгляд их смелый, открытый. Увидев, как Савелий Мальцев кивнул в сторону раненого летчика, Наташа сразу поняла, что ей делать. Она вскипятила воду, достала чистое полотенце, извлекла из тайничка спрятанные пузырьки с лекарством. Приблизившись к раненому, осмотрела его рану, затем, застенчиво улыбнувшись, проговорила:
— Сейчас лечить будем…
Слова эти были сказаны ласково, но твердо. Весь вид девушки, серьезный и встревоженный, не мог не насторожить Захара.
— Что у меня с глазами? — спросил обеспокоенно Захар.
— Ничего страшного, — успокоила его девушка, — Сейчас промоем, и все пройдет.
Наташа начала обрабатывать лицо раненого. Делала это умело, будто всю жизнь только и занималась ранеными. А сама в это время думала о дымном небе, движущихся нескончаемым потоком немецких танках, которые грозно рычали, неуклюже проползая мимо их хаты. Против своры фашистов ушли сражаться ее отец, старший брат, товарищи по школе.
Тем временем Савелий Маркович присел возле летчика и спросил:
— Как звать-то?
— Захар, — едва слышно ответил летчик. — Значит, у вас русские имена тоже есть, — удивился Савелий. — Голова болит?
— Шумит, — не узнавая своего голоса, прошептал Хитали.
Мальцев какое-то время молчал, внимательно осматривая раненого, затем ласково потрепал по плечу и проговорил:
— Крепись, сынок, не у одного тебя горе, по всей нашей земле оно.
Пока Наташа накладывала на ногу жесткую повязку, обсуждали, куда спрятать летчика. Решили укрыть его в погребе. Подняли две половицы, и Савелий Маркович, осторожно придерживая юношу, спустился с ним вниз. В погребе была кромешная тьма и сыро, как в склепе. За войну Хитали видел всякое, но в погребе сидеть не доводилось.
Оказавшись в темноте, Захар услышал, как на крышку погреба надвинули что-то тяжелое, видно, большой деревянный сундук, стоявший в углу хаты. Затем раздались другие звуки. Эхом доносилась дробная скороговорка коротких пулеметных очередей. Сильно гудели моторы, наверное, гитлеровцы вошли в село. Слышно было, как содрогалась земля от проходивших мимо хаты танков. Засыпая, Хитали видел перед собой взволнованные глаза Наташи. Один раз такие глаза увидишь и всю жизнь помнить будешь. В голове звучал ее нежный голос: «Лечить будем».
Очнулся от доносившихся голосов. Прислушавшись, понял: случилось то, чего он больше всего опасался, — в хату ворвались немцы. Раздались злобные гортанные выкрики. Хлопнула кованая железом крышка сундука, посыпались на пол какие-то вещи.
— Что вы ищете? — услышал он полный негодования голос Екатерины Митрофановны.
— Если не скажешь, где спрятан летчик, — донеслось до Захара, — мы всех вас расстреляем!
Говоривший замолчал, видимо, наблюдая за впечатлением, которое произвели его слова.
— Одним словом, — зло обронил тот же голос, — тебе придется плохо, если не будешь вести себя, как добрая христианка. А быть христианином — значит помогать немецкому командованию, говорить правду. Да известно ли тебе, что за укрывательство советских командиров грозит смерть? Да, да, смерть! Всем, в том числе и твоим детям!
Над головой ходуном заходили, жалобно застонали половицы. Захару потребовалось немало усилий, чтобы подавить охвативший было его страх. Боялся не за себя — за мужественную женщину и ее детей.
После некоторого молчания вдруг снова раздался гортанный голос. На этот раз он был приторным и сладким.
— Сынок, помоги своей маме. Скажи, где спрятан дядя, и мы уйдем от вас.
После небольшой паузы, показавшейся для Захара вечностью, до его слуха донесся детский голос:
— Нема у нас дяди.
Кто-то грубо выругался. Послышался шлепок, один, другой; мальчика били. Раздался детский плач.
— Зачем бьешь ребенка?! — вступилась мать.
Невыносимо было слышать все это и ощущать свое бессилие. Хотелось вскочить, одним махом подняться по лестнице и разрядить по насильникам обойму!
— Будешь говорить?! — свирепел все тот же голос.
— Я все сказала.
Послышался удар. Хитали показалось, что кто-то упал на пол и тихо застонал. По вискам стекал пот, липкий, холодный. Все чувства были обострены, тело дрожало от нервного перенапряжения.
Очевидно, было уже за полночь, а фашисты все еще не уходили. Несколько часов подряд они рыскали по хате и вокруг нее, надеясь найти летчика. В их голосах и гортанных выкриках было что-то страшное, дикое. В какой уже раз слышал он все тот же злобный голос:
— Тебе ничего не будет, скажи, где он прячется?
Надежды на то, что немцы уйдут, уже не было, и он стал готовиться к решительному бою. Теперь для Захара ясно, какую он совершил ужасную ошибку, согласившись спуститься в погреб. Судя по голосам, в хате было около десятка посторонних людей. Хитали внимательно вглядывался в окружающий мрак, мысленно пытался представить себе их. Он с большим трудом сдерживал себя, чтобы не выйти преждевременно. Тогда конец не только ему, но и всей семье. Екатерина Митрофановна не проронила ни одного лишнего слова. Она снова и снова повторяла то, что уже говорила раньше. Эта женщина оказалась сильнее непрошеных гостей, и в этом скоро убедились незадачливые пришельцы. Потеряв терпение, они пошли на крайности. До Хитали донесся крик. Затем послышались частые удары. И опять раздался тот же голос: