В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г.
Шрифт:
Это самый быстрый и простой способ приготовления мяса.
С пяти часов вечера до десяти мы три раза едим вареное мясо, два раза – сырое и три раза пьем чай. Обычно, как я говорил, у оленеводов основная еда вечером одна, и сегодня такой пир ради приезда гостей.
В этой яранге общество еще многочисленнее. В правом от входа углу сидят Эйчин и две старухи. В пологе тепло, и они спустили керкеры до пояса. Керкеры лежат вокруг обнаженных торсов пышными складками.
Эйчин стрекочет без конца – рассказывает о нашем приезде, наших смешных манерах, преступлениях против этикета яранги. И без конца льется ее цокотание – ведь буква «ц» преобладает в женском говоре.
Дверная завеса поднимается, и снаружи влезает девочка лет пяти. Она деловито снимает
Последнее чаепитие кончено, внесен котел с бульоном, обитатели полога начинают раздеваться. Нам придется потесниться: в пологе ночует сегодня много народу. Счастье еще, что мы лежим вдоль стенки и можно вытянуться. Некоторые чукчи лежат скорчившись, прижавшись друг к дружке. Перед сном девочка подползает на четвереньках к котлу и, опустив внутрь головку, пьет бульон. Когда все улеглись, влезла в полог и девушка-хозяйка. Она в отличие от других, сняв керкер, надела на ночь узкие кожаные брюки – на тот случай, если ей придется выходить по хозяйству.
Уже с вечера Тнелькут сказал, что завтра мы не сможем выехать: будут колоть оленей на дорогу. Я просил продать нам мяса: у нас слишком мало продуктов для поездки. И для себя он тоже должен заготовить мясо.
Но в этот вечер появилась и другая причина отсрочки: Тнелькут серьезно заболел, он почувствовал сильные боли в желудке, от которых корчился и стонал. Вскоре Тнелькут ушел в другую, более свободную ярангу, и, когда я навестил его там, он не мог найти себе места от боли. Он показывал, как у него расширяется сердце, как что-то колет ножом в грудь и ломит глаза. Я долго сидел в недоумении; во время экспедиционных работ мне нередко приходилось лечить и своих сотрудников, и местных жителей, но, не будучи врачом, я всегда очень беспокоился, каков будет результат лечения. Особенно трудно пришлось мне с диагнозом болезни Тнелькута. Что это за болезнь? Острое отравление, или аппендицит, или язва желудка, или еще что-нибудь? Дать ли опий или слабительное? Можно ухудшить его состояние, и, не говоря уже о том, что он не в силах будет ехать, чукчи могут счесть меня опасным человеком, связанным с злыми духами, а болезнь – предупреждением свыше, и в результате они откажутся везти нас дальше. Поэтому я в конце концов налил немного капель Иноземцева, в таком небольшом количестве совершенно безвредных и успокаивающих боли. Но, кажется, когда я ушел, женщины поспешили вылить мои капли и применили собственные средства.
Наутро я нахожу Тнелькута томным и слабым. Он лежит полуобнаженный и потный. Кажется, боли прошли, и он хочет завтра выехать.
Сегодняшнюю дневку мы используем для осмотра окружающих гор. Ковтун для зарисовки гор поднимается на соседнюю вершину, а я иду через долину Мильгувеем к утесам северного склона. До них километров восемь. Хотя снег шел после пурги целые сутки, но под ним твердый наст, и можно идти без лыж: нога погружается не больше чем на 15–20 сантиметров. Но когда я подхожу к другой стороне равнины, то начинаю раскаиваться, что не взял с собой лыж: здесь вдоль реки растут кусты, возле которых нет наста, и иногда проваливаешься по пояс. Но делать нечего, приходится ползти по снегу вперед к утесам.
В кустах перепархивает куропатка, видны следы зайцев и леммингов и даже в одном месте след горного барана, спустившегося в долину за кормом.
Правый берег реки вознаграждает меня за тяжелый путь. Впервые после долгого перерыва я вижу настоящие утесы, а не осыпи. Утесы – большая редкость в этой части Чукотки. Морозное выветривание здесь так интенсивно, что скалы быстро распадаются на отдельные обломки, и за всю эту поездку на оленях я мог осмотреть не более десятка утесов.
Обратное возвращение скучнее. Яранги с расстояния в восемь километров
Сегодня нас ждет еще новое блюдо: вместе с сырым мясом подают сырой мозг из костей оленьих ног.
Это лучшее лакомство, и девушка (ее зовут Кергируль, сокращенное от Кергирультына – «щербинка») распределяет его между гостями – между нами и Эйчин.
Нам приходится здесь расстаться с частью нашего сахара, чтобы угостить девочку и старух. Теперь мы рассчитываем на мясо, которое даст Тнелькут, и продовольственный вопрос стоит не так остро. А затем надо поддерживать хорошие отношения с хозяйками. Один молодой колымчанин, много ездивший по чукотским стойбищам, кратко формулировал мне в 1930 году основное правило своей дорожной практики: «Прежде всего угождай старухе. Она всегда поможет, починит платье, накормит. А молодой бабе нет расчета угождать».
Мы должны в особенности помнить это правило, потому что с нами отправится часть семьи Тнелькута. Он категорически отказался поехать так, как обычно я ездил в Якутии, – с палаткой, налегке, только одному или двум мужчинам. Это было совершенно неслыханно, невозможно для чукчей. Чукча может ехать только кочевьем, с семьей и ярангой, или даже на легковых нартах, без всякого груза, от одного стойбища до другого, в крайнем случае ночуя раз или два на снегу. А ехать одному за сотню километров с грузовыми нартами было невозможно: кто же согреет чай, сварит пищу, починит обувь, поставит ярангу? Все это женские обязанности. И вести караван также должны женщины. Ни у кого из народов Северо-Востока я не встречал таких пережитков в резком разграничении женских и мужских обязанностей и проистекающих отсюда множества осложнений в организации экспедиций.
Иногда мешали нашей работе и различные древние верования, касающиеся оленей, и тайное влияние шаманов, с чем нам пришлось еще столкнуться позже.
Утренние сборы на следующий день приводят меня в ужас. Снимаются сразу не одна яранга, а две, с маленькими детьми, со старухами. Неужели все они поедут с нами? Но Тнелькут успокаивает меня: его товарищ по стойбищу, бедный чукча, откочует со всем стадом в новое место, а с нами поедет только одна яранга. Мы поедем «акальпё» (быстро), как я требую, и через пять дней будем на озере. Это, конечно, большой успех – значит, мы будем проходить до 20 километров в день. А обычная чукотская кочевка делает всего 7–10 километров.
Чукчанки быстро снимают шкуры с яранги, разбирают ее остов, выбивают и складывают полог, грузят нарты. Мужчины в это время заняты ловлей оленей – опять тем же способом, при помощи чаата.
Тнелькут еще болен: во время ловли он часто ложится на нарту, но все же ловит чаатом оленей и тащит их к нартам.
В глубь гор с чукотской кочевкой
Кто знает, что за ужасный холод свирепствует за границей?
Высокие горы, тянущиеся на громадное
Пространство, пески, покрытые вечным снегом;
Тресканье кожи и ломанье пальцев от холода вещь обыкновенная.
Там даже летом носят собольи воротники.
Наш новый караван имеет вид настоящего чукотского кочевья. Впереди идет толстый мальчик лет шестнадцати, он показывает дорогу оленям, чтобы они шли прямо вперед. Мальчик веселый и краснощекий, одет хотя и скромно – в темные меха, но крепкие, не сношенные. Первой идет связка старухи Тегрине; с нами все же едет одна из старух. Ее олени, пара «ученых», как говорят чукчи, очень смирных, чуть ли не таких же старых, как и она сама, бредут с утомительной медленностью, не более трех километров в час.