В объятиях заката
Шрифт:
И в этот самый момент Джентри почувствовал, как какая-то сила развернула его и вдавила в стену. Мейджорс был ниже ростом и слабее, но, несмотря на пенсионный возраст, он оказался проворнее, и к тому же на его стороне был элемент неожиданности. Ему удалось одержать верх.
— Слушайте меня, Джентри. Я уже достаточно терпел вас, ваш нрав и ваши высказывания. Вы платите агентству, так что ладно — приходится вас терпеть. Но вы не будете указывать мне, как я должен выполнять свою работу. Мы сделаем так, как я сказал. Как я сказал. — Чтобы подкрепить смысл сказанного, он сильнее ткнул Джентри в грудь кулаками,
Джентри был страшно зол и раздосадован, что оказался в таком глупом положении. Он заглянул сыщику в глаза и увидел в них такую решимость, какую вряд ли под силу было поколебать даже представителю семьи Джентри.
— Я подожду до утра, — выдавил он.
Мейджорс медленно отпустил прекрасную ткань легкого летнего пиджака Джентри. Он не стал повторять свою угрозу. Взгляд его колючих, язвительных глаз все сказал за него.
Клэнси лениво брел по тротуару, насвистывая под нос, на лице его играла глупая ухмылка. Первое, что Лидия с мужем увидят сегодня утром, будут Мейджорс и Джентри, а с ними — он, Клэнси. Он очень надеялся, что удастся застать их в постели.
Он гнусно расхохотался, вспомнив, какие на ощупь ее груди. Черт побери, сисек полно по всей стране! Он купит себе самые лучшие. Завтра, после того как они арестуют Кларка, он получит вознаграждение. А драгоценности уже у него. Клэнси Расселл крепко сидит в седле. И теперь перед ним прямая дорога наверх. Ничто его не остановит.
— Эй, мистер! — прошептал голос из мрака аллеи.
— А? — отозвался Клэнси, пьяно шатаясь и пытаясь сфокусировать взор. — Кто меня зовет?
— Я. — Голос вышел из мрака. — Я тебе кого-нибудь напоминаю?
Клэнси заморгал, раздвоенный смутный образ слился воедино, и тут у него отвисла челюсть, а глаза вылезли из орбит. Черт побери, привидение!
— Это тебе за Люка. За моего брата!
Бубба вонзил нож по самую рукоять между ребер Клэнси и дернул лезвие вверх. Он видел, как уродливое лицо исказилось сначала от удивления, потом от страха и боли, а потом перестало выражать вообще что-нибудь и превратилось в маску смерти.
Бубба вытащил нож, и труп упал с глухим стуком на грязную улицу. Бубба задержался над телом всего на какие-нибудь несколько секунд и снова нырнул во тьму — никем не увиденный и не услышанный.
XXI
Росс лежал на тюфяке, заведя руки за голову, и смотрел в бархатную черноту ночи, украшенную звездами и тонким серпиком луны. Он был счастлив, он был в ладу с самим собой и с окружающим миром. Чувство удовлетворения пронизывало все его существо.
Когда Виктория умирала у него на глазах, он думал, что жизнь его кончена. Оказывается, далеко еще нет. Он начал понимать, что жизнь предлагает столько же душевной радости, сколько и душевной боли. И вовсе не обязательно постоянно напрягать все силы, чтобы доказать свою человеческую ценность. Если ты кому-то дорог, это автоматически дает тебе сознание собственной ценности. Он дорог Лидии.
Нельзя сказать, что он
Росс не был в этом уверен. Может быть, да, но все же он сомневался. У него никогда не хватало мужества испытать силу ее любви. Ему она казалась сокровищем, ее надо было лелеять и защищать, укрывать от всего, что есть в жизни отвратительного, держаться за нее любой ценой. Он не думал, что она смогла бы вынести удар, если бы он рассказал ей всю правду о себе. А Лидия, казалось, только еще больше полюбила его за это.
Любовь? Почему ему на ум пришло это слово? Любила ли она его? Она сотней способов продемонстрировала ему свою любовь, оказывая маленькие знаки внимания, — и это выражение ожидания в глазах, когда она смотрит на него, и прерывистое дыхание и срывающийся голос, когда они разговаривают. Он никогда до сих пор не принимал во внимание этих знаков любви. Его сердце и сознание были заполнены одной Викторией. Но теперь…
Он застонал и прикрыл глаза рукой, вспомнив ту ночь, когда она так откровенно проявила свою любовь к нему. Боже, была ли когда-нибудь на земле женщина, более искусная в любви? Воспоминания о той ночи нахлынули на него и начали гладить его душу точно так же, как тогда ее нежные руки гладили его напрягшееся тело.
Его нагота никогда не отталкивала ее. Сама мысль об обнаженном мужском теле показалась бы непристойной большинству «приличных» женщин. Лидия без стыда и робости разглядывала его тело и искренне восхищалась им. Ее руки гладили его, вызывая небывалые ощущения.
В ту ночь она лежала рядом с ним, медленно и мучительно осыпая поцелуями все его тело. Сначала она поцеловала его грудь, прикоснулась языком к соскам, ущипнула кожу губами, пощекотала волосы на груди кончиками пальцев. Потом поцеловала его в пупок, вложив в этот поцелуй всю силу своего желания.
— Лидия, я не принуждаю тебя, — проговорил он и, в опровержение собственных слов, намотал на пальцы ее волосы.
— Я сама этого хочу, — шепотом ответила она ему, и ее дыхание всколыхнуло волосы у него на животе.
Первое прикосновение ее губ было робким, нерешительным, застенчивым. Росс затаил дыхание. Его копье пульсировало в ловушке ее руки. Он чувствовал себя мужчиной больше, чем когда-либо, и вместе с тем — слабым и беспомощным, потому что нежная любовь этой женщины покорила не только его тело, но и душу.
Он ругался, и молился, и повторял ее имя, как сумасшедший, а ее язык тем временем принялся пробовать его на ощупь и на вкус. Он потерял способность мыслить и весь отдался во власть магии, которую она творила. Ободренная его реакцией, отбросив робость и застенчивость, она губами выразила ему свое обожание.
Почувствовав приближение полного исступления чувств, он притянул ее к себе, и его обволокло тепло ее тела. Она упала ему на грудь, и ее роскошные волосы накрыли их обоих. Он взял ее лицо обеими руками, нашел губами ее губы и поцеловал их, и этот поцелуй стал венцом слияния их тел. Он ощущал вкус себя самого у нее на губах и, не отрывая губ, стал нашептывать ей нежные слова, а она приняла в себя его семя.