В объятьях зверя
Шрифт:
— А это очень сложно? — несмело спросила Гилберт.
— Да нет, — поджав губы, ответил Деймон. — Не помню, чтобы мы долго мучились. Я считаю, что здесь — как и везде, в принципе, — главное — желание. Остальное приложится.
Елена облизнула пересохшие губы и подняла взгляд на Деймона.
— А ты мог бы… Дать мне пару уроков? — вдруг спросила она, и Деймон с интересом смотрел на нее, не отрывая взгляд, несколько секунд, будто бы не веря своим ушам.
— Ты хочешь, чтобы я научил тебя играть на гитаре? — с удивлением переспросил он.
— Да.
— Знаешь, не могу сказать, хороший ли из меня выйдет учитель в этом деле, — задумавшись, произнес Деймон.
Он помолчал несколько секунд, а затем уголки его губ изогнулись в полуулыбке.
— Но я постараюсь.
Ребекка ходила
Стефан не имел возможности находиться в госпитале с дочерью постоянно, поскольку не мог оставить работу, и, пока Никки болела, рядом с ней чаще всего находилась Изабелла, которая с радостью откликнулась на просьбу племянника помочь. Часто к Никки приезжала и Ребекка, освобождавшаяся с работы раньше и в таких случаях остававшаяся с ней до приезда Стефана вечером.
Ребекка взглянула на малышку, которая уже вовсю сопела, уткнувшись лбом ей в предплечье. Девушка улыбнулась уголками губ.
«Какой же ты ангел», — мысленно прошептала она и уже хотела была положить девочку в кроватку, как вдруг услышала сигнал входящего на своем мобильнике.
— Алло, — негромко произнесла она, не успев посмотреть, кто ей звонил.
На другом конце провода послышался раздраженный мужской голос.
— Ребекка, черт побери, где ты? Семь вечера!
Ребекка с шумом выдохнула.
— Ты снова у Никки в больнице?
— Да, Марсель, я у нее. Я уже говорила, что буду ездить к ней по вечерам и оставаться с ней на пару часов, потому что Стефан не может с ней оставаться надолго.
— Прелестно, — с сарказмом протянул Марсель, и Бекка почувствовала, как внутри закипает злость: муж даже не хотел думать о том, что может быть ей дорого. — Слушай, можно задать тебе один вопрос? Так, чисто ради интереса. Ты еще не забыла, что ты замужем? Мы теперь видимся только утром и ночью, когда спать ложимся. Я уже смирился с тем, что мне пришлось провести с твоей племянницей весь свой отпуск. Но знаешь, вернувшись в город, я лелеял робкую надежду, что ты все же начнешь уделять мне внимания больше, чем семье твоего брата. Мне как-то не по кайфу, когда ты, забивая болт абсолютно на все, уезжаешь по первому же, млин, чиху Никки!
— Почему-то ты не горел желанием проводить время вместе, когда позавчера уехал в клуб, — парировала Ребекка.
— Ну как-то же я должен был развеяться, раз ты мне других вариантов не предложила.
— Извини, Марсель, я не местный клоун, чтобы придумывать тебе развлечения.
— Зато ты себе, я смотрю, придумала отличное, — съязвил парень. — Ты в детстве в дочки-матери не наигралась, что ли? Нет, серьезно, я не понимаю… Что происходит вообще? Никки тебе — всего лишь племянница. У нее есть отец. В здравом уме и трезвой памяти. Он, правда, походу, только рад, что ты так быстро взяла на себя родительские обязанности и теперь все время проводишь с его дочкой, раз постоянно придумывает новые.
— Стефан — мой брат, и я всегда буду помогать ему, потому что он — один из самых близких мне людей, — голос Ребекки стал звучать жестко и безапелляционно. — И для Никки я сделаю все что угодно. Она серьезно заболела, и пока я могу быть с ней рядом, чтобы как-то облегчить ее состояние, — я буду. И мне абсолютно плевать, что ты думаешь по этому поводу.
— Тебе плевать? Отлично, а мне плевать, что там с твоей племянницей! Потому что, млять, это не мой ребенок, и я не должен думать о том, может Стефан оставаться со своей дочкой или нет! Женился на проститутке, которая свалила при первой возможности и кинула его одного с ребенком, — его проблемы! Знаешь, Ребекка, — с раздражением выплюнул Марсель, — я давно
Ребекка слушала мужа, и внутри все сжималось от обиды и отчаяния. Она сделала несколько вдохов, чтобы успокоиться, потому что знала одно: он не должен услышать, как дрожит ее голос.
— Я даю тебе абсолютную свободу, Марсель, — спустя несколько секунд ледяным тоном произнесла она. — Сегодня ночью ты можешь идти куда угодно и с кем угодно. Надеюсь, ты отлично проведешь время. Удачи.
С этими словами Ребекка нажала на кнопку «отбой» и отложила трубку. Вопреки ее надеждам, ничего не изменилось. Как и три года назад, Марсель оставался жутким собственником и эгоистом, которого волновало только собственное благополучие. И сейчас Ребекка особенно остро ощутила, как устала от этих отношений. Отдавать всю себя и не получать взамен даже самого малого, что было ей нужно, — понимания. Марсель давно принимал отношение Ребекки к нему как должное и словно бы не видел, что ей становится все сложнее жить в том ритме, который предлагал ей он. А может быть, просто не хотел видеть. Постоянные тусовки, клубы и алкоголь, — то, что так любил Марсель, — были не для нее. Ребекка мечтала о семье. О настоящей семье, которая состояла бы не из двух человек. Она мечтала о доме, в котором был бы слышен детский смех. Со временем Ребекка смирилась с тем, что своих детей она иметь не сможет, потому что понимала: даже если она возьмет ребенка, то сможет полюбить его, как родного. Исполнение мечты казалось очень близким, но даже самые робкие надежды рушил Марсель, который не хотел ничего слышать даже о появлении родных детей. Что бы он сказал о приемных, было страшно представить. «В этом доме детей не будет никогда», — жестко повторял он всякий раз, когда Ребекка постепенно, осторожно подводила его к этой теме и в глубине души надеялась, что, может быть, в этот раз ответ будет другим. Он не желал даже думать о том, как больно ей этим делает. Время шло, и сердце начинало болеть все сильнее, когда Ребекка, бывало, возвращаясь с работы, проходила мимо детских площадок и видела игравших в песочнице малышей, или когда подруги рассказывали о своих детях. Возможно, любовь к Марселю могла бы притупить эти ощущения, но за три года в ней не осталось, кажется, ничего из того, что она когда-то чувствовала к этому человеку. Сейчас она понимала, что это была не любовь и даже не симпатия. Лишь отчаянная попытка спастись от воспоминаний о том, кто забрал ее покой, наверное, навсегда.
Единственной отдушиной для Ребекки была Никки, общение с которой Стефан никогда не ограничивал. Он нисколько не преувеличивал, когда говорил, что она заменила его дочери мать — это было действительно так. Ребекка помогала ей сделать первые шаги, слышала ее первые слова, приезжала по первому звонку Стефана, когда Никки заболевала. И рядом с этим маленьким человечком она чувствовала подлинное, безграничное и такое светлое счастье, забывая, кажется, обо всем.
А теперь каждое утро начиналось с одного и того же — скандалов. И громкие слова Марселя о том, что он хочет проводить с женой больше времени и поэтому так негативно относится к ее общению со Стефаном и Никки, на самом деле не имели никакого значения: он просто не хотел мириться с тем, что кому-то Ребекка уделяет внимания больше. Марсель привык быть единственным и менять что-либо был совершенно не намерен. Но еще больнее было осознавать, что это происходит не потому, что он ее любит. Так он лишь тешил свое самолюбие и выражал внутреннее «я», пытаясь показать свое превосходство и власть. Все чаще Ребекка жалела о том, что так поторопилась с замужеством и доверилась Марселю, и, чувствуя, что по вечерам просто не хочет возвращаться домой, понимала: она зашла в тупик.
Ребекка уложила Никки в кроватку, а спустя минут десять в больницу приехал Стефан.
— Как она? — негромко спросил он, поцеловав сестру в щеку и кивнув в сторону дочери.
— Я ее буквально недавно уложила, — сказала Ребекка. — Никки сегодня капризничала намного меньше.
— Бекс, я перед тобой в таком долгу… Честно, я не знаю, как могу отблагодарить.
— Ш-ш-ш, — девушка прижала указательный палец к губам. — Забыли. Никки, в конце концов, не только твоя дочь, но и моя племянница. А разве я не могу на правах тети провести пару часов с этим медвежонком? — улыбнулась она, и по губам Стефана тоже скользнула улыбка.