В одно касание
Шрифт:
Сквозь прикрытые веки пробивались солнечные блики, искрами вспыхивая на ресницах, до его слуха доносились всплески, чей-то смех, возгласы мальчишек и визг девчонок на купальне и вдруг гулко и тяжело – отражаясь на водном зеркале – с вершины холма, где стояла древняя церковь, ударил колокол.
И он, вздрогнув от неожиданности, почувствовав сердечную тревогу, быстро поплыл к берегу, взглядом отыскивая то место, где он сложил свою одежду.
Одетый, поджарый, освеженный, пружинистым шагом он вышел на центральную улицу, в ее залитый солнцем торжественно-блестящий жар, от булыжной мостовой поднимался горячий поток, крыши домов нестерпимо и ярко сверкали, как каски пожарных. Войдя в маленькое кафе, прилепившееся к зданию магазина, взял из холодильника кока-колу, и позже, в номере гостиницы, начал наливать в стакан, следя за спохватившейся пеной.
Зазвонил телефон, лежащий на столике за спиной, держа в руке стакан, он развернулся, и не дойдя одного шага, увидел, что звонит Вера.
– Саша! Здравствуй! Саша! Я выезжаю через два часа, потом самолетом, и поездом. Буду завтра в 04—25 московского времени. Я очень тороплюсь, не знаю почему. Ты слышишь?
У него задрожали ноги, и он пригубил ледяной напиток
– Я слышу, Вера! И очень жду тебя! Очень! Обязательно сообщи номер вагона, я подхвачу тебя на руки и не отпущу уже никуда.
– Ты все такой же, Саша!
– Нет, я совсем другой, приедешь и увидишь. Совсем другой… До встречи!
– До встречи!
Он долго, растягивая удовольствие пил из стакана, потом налил еще, и поднося к губам темную и вкусную прохладу напитка, вновь услышал телефонный вызов.
– Але! Полина? Доченька! Что случилось, моя милая? Что? Как? Не плачь, слушай меня! Слушай внимательно! Перестань плакать, я уже выезжаю! Я все сделаю сам! Успокойся! Слышишь? Прошу тебя, успокойся, моя хорошая. Я еду! Еду! Милая моя…
Его била мелкая дрожь, и он не мог понять из-за чего более, от всепоглощающего ужаса, свалившегося на дочку, или от безвозвратной потери жены, погибшей час назад в автокатастрофе.
Милана
Всего один лишь вечер, да даже малая часть его, прозвучавшая томительной нотой.
Когда солнце, бессильно барахтаясь в море, цепляясь лучами за тонкие облака, погружается в лазурную пучину.
Когда листья платанов перешептываются под дуновением ласкового бриза, а в тени кипарисов вспыхивают загадочные белые звезды, приглашая откликнуться еще бледных, но уже различимых на небосклоне своих двойников.
Мгновение спустя золотой луч рассекает лоно залива пополам – блеск печальной луны. Морской запах перемешивается с цветочным.
Скольжение хрупкой красивой руки по каменным перилам крутого и долгого мраморного спуска, летящий по ступеням подол вечернего платья – улетающий, тающий аромат, под перестук каблучков. На повороте лестницы – стремительный поворот головы. Волосы еще в полете, а глаза – замерли, поразив меня персидской красотой.
Ей 24. Она из Антиба. Но уже успела побывать замужем и прожить пять лет в Париже. Легка и порывиста. Невероятно чистоплотна и ценит минимум косметики. Во время нашего первого танца долго смотрела мне в глаза, взглянув потом на жену, спросила.
– Вы давно вместе?
– Да.
– Я бы хотела такой жизни.
Я вздрогнул, все одиночество мира глядело на меня глазами Миланы.
После танца, распахнув стеклянную дверь, вышел на балкон, в звенящую и восхитительно-черную ночь. Легкое дуновение с моря и быстрый шепот за спиной.
– Можно, я постою с вами?
Взяв ее ладонь, почувствовал горячее сплетение пальцев.
Высокий, смуглый, он поразил ее в первый день своего приезда в Антиб. Ранним утром возле отеля притормозил автомобиль – такси из Ниццы – доставивший из аэропорта пожилую пару. Стройного поджарого мужчину военной выправки, и совсем невероятно легкую, гибкую женщину, восточной, совершенно дикой волнующей красоты.
Юноша уже вынимал чемоданы из багажника, властно отстранив водителя рукой от прописанных ему обязанностей. На нем были светлые брюки, такого же цвета летние туфли и белая сорочка, расстегнутая на половину от горла и открывшую крепкую грудь.
Они сняли два номера, родители на первом этаже, а для повзрослевшего сына – на втором. Небольшую угловую комнату с видом на далекие Альпы. Милана, сидя за стойкой, оформляя оплату за проживание, видела его блеснувшие горячей чернотой глаза, когда отец вручил ему ключ, строго наказав при этом не опаздывать к завтраку.
Стоял август, Милане исполнилось 18, Мишель был на год старше. Он тут же вернулся, протянул ей руку, назвав себя. И она почувствовала мгновенный озноб. А когда они втроем пошли на завтрак в залитую солнцем столовую, он, найдя глазами ее глаза, ослепительно улыбнулся. Смутившись, дрогнувшим голосом, Милана, сославшись на головокружение, отпросилась у своего отца – хозяина отеля, сходить к морю.
Погулять на свежем воздухе, быть может искупаться.
Вода успокаивала жарко бившееся сердце, причина беспокойства была где-то рядом, и пока она пыталась избавиться от нахлынувшего, в спину ударил его звонкий голос – Милана! Она обернулась.
Налетев вихрем, заговорил, растормошил, околдовал, и она уже не могла сопротивляться его глазам, обаянию, точеным сухим рукам. Увидев за его спиной идущих на пляж людей – вспыхнула, освободила свои ладони от нервных долгих пальцев Мишеля и кинулась прочь.
Напрямик, вверх по узкой тропинке, промельком загорелых ног, испуганной вздрагивающей козочкой, пряча загоревшиеся щеки.
– Что случилось, доченька! Вся запыхалась!
– Нет, нет папа, все хорошо! Я приму душ и вернусь!
– Поспеши! Потом позавтракаем вместе!
И ей стало так уютно и спокойно, мыслями возвратившись туда, на берег, к его прикосновениям – она залилась счастливым смехом и убежала к себе.
Ощущение солнечного невесомого счастья не покидало ее и тогда, когда после возражений отца, уговоров родителей Мишеля, после долгих и основательных бесед двух старших мужчин – она уехала в Париж. С женихом.
Потом месяц, проведенный в Марокко и Алжире, у родственников матери Мишеля.