В огонь и в воду
Шрифт:
— Нельзя ли как-нибудь прибрать его?
— Я об этом уже и сам думаю.
— И придумаете, господин Куссине, наверняка придумаете! Граф де Шиври желает вам добра и уже доставил вам ваше теперешнее место; он знает, что у вас семья, и поручил мне передать вам, что он будет очень рад помочь замужеству вашей дочери.
Лудеак незаметно положил на стол, между бумагами, сверток, который скользнул без шума в карман толстого человека.
— Я знаю, знаю, — сказал он растроганно, — я ведь все готов сделать,
— В бумаги графа де Монтестрюка? В какие бумаги?
— Что вы смотрите на меня таким удивленным взором, шевалье? У каждого есть бумаги, и достаточно двух строк, написанных чьей-нибудь рукой, чтобы найти в них, с небольшой, может быть, натяжкой, повод к обвинению в каком-нибудь отравлении или даже в заговоре.
— Да, это удивительно!
— К несчастью, тот именно из моих доверенных помощников, который должен был все исполнить в прошлую ночь и явиться ко мне сегодня утром с докладом, куда-то исчез.
— Вот увидите, что они с ним устроили что-нибудь очень скверное!
— Тем хуже для него! Мы никогда не заступаемся за неловких. Мы не хотим, чтобы публика могла подумать, что наше управление, призванное защищать жителей, имеет что-нибудь общее с подобным народом.
— Я просто удивляюсь глубине вашего ума, господин Куссине.
Куссине скромно поклонился и продолжал:
— Тогда граф, наверно, припрячет свои бумаги… Всего лучше было бы устроить ему какую-нибудь засаду.
— Он осмелился бы сопротивляться…
— И наши люди получили бы законное право на оборону…
— Ах! Если бы у меня был хоть кусочек письма любимой им особы — в его лета ведь всегда бывают влюблены, — я сумел бы завлечь его на какое-нибудь свидание, и тогда ему трудно было бы улизнуть от меня…
— Да, но ведь еще нужно, чтобы она написала, эта необходимая вам особа!
— О нет! У нас такие ловкие писцы, что незачем и беспокоить!.. Вот только образца нет…
— Только за этим дело? Да вот у меня в кармане есть стихи герцогини д’Авранш, которые я взял у нее, чтобы списать копию.
— А! Героиню зовут герцогиня д’Авранш? Есть еще другое имя — Орфиза де Монлюсон, кажется? Черт возьми!.. Покажите мне стихи.
Лудеак достал бумагу, Куссине развернул ее и прочитал.
— Хорошенькие стихи, — сказал он, — очень мило написаны!.. Больше мне ничего не нужно. А вот и подпись внизу: Орфиза де Монлюсон… Отлично! Теперь можете спать спокойно; он у меня в руках.
— Скоро?
— Я прошу у вас всего два дня сроку.
Через день, вечером, к Гуго подошел маленький слуга с угрюмым лицом и подал ему записку, от которой пахло амброй.
— Прочитайте поскорее, — сказал посланный.
Гуго развернул записку и прочитал следующее:
«Если графу де Монтестрюку угодно будет пойти за человеком, который вручит ему эту записку, то он увидит особу, принимающую в нем большое участие и желающую сообщить ему весьма важное известие. Разные причины, которые будут объяснены ему лично, не позволяют этой особе принять его у себя; но она ожидает его сегодня же вечером, в десять часов, в небольшом домике на улице Распятия, напротив церкви Святого Иакова, где она обыкновенно молится. Орфиза де М…».
— В девять часов!.. А теперь уж девятый! Бегу! — воскликнул Гуго, целуя записку.
— Куда это? — спросил Коклико.
— Вот, посмотри…
— На улицу Распятия, и герцогиня д’Авранш назначает вам там свидание?
— Ведь ты сам видишь!
— И вы воображаете, что особа с таким гордым характером могла написать подобную записку?
— Как будто я не знаю ее почерка! Да и подпись ее! И даже этот прелестный запах ее духов, по которому я узнал бы ее среди ночи в толпе!
Коклико только почесал ухо, что обычно делал, когда что-нибудь его беспокоило.
— Вот если бы внизу была подпись принцессы Мамиани, я бы этому скорее поверил… Но гордая герцогиня д’Авранш!.. Как хотите, а я на вашем месте ни за что не пошел бы на это свидание.
— Что ты? Заставлять ее дожидаться! Да разве это возможно?.. Я бегу, говорю тебе.
— Если так, то позвольте нам с Кадуром пойти за вами.
— Разве ходят на свидание целой толпой?
Гуго сделал знак маленькому слуге идти вперед и последовал за ним с полнейшей беззаботностью.
— Ну, я думаю, что его не следует терять из виду, — объявил Коклико. — Пойдем, Кадур.
— Пойдем.
В это время года ночь наступала рано. Париж тогда не везде освещался фонарями. Все лавки были заперты. Густая тень падала от крыш на улицы. Гуго и посланный за ним слуга шли очень быстро. Коклико и Кадур, опасаясь быть замеченными, едва за ними поспевали. Но, к счастью, на Гуго было светлое платье, и они не теряли его из виду.
— Славная ночка для засады! — проворчал Коклико, пробуя, свободно ли выходит шпага из ножен.
Девять часов пробило в ту самую минуту, когда Гуго и маленький слуга поворачивали из-за угла на улицу д’Арси.
— Подождите здесь, — сказал провожатый, — а я постучу в дверь маленького домика, где вас ждут, и посмотрю, что там делается. При первом ударе, который вы услышите, не теряйте ни минуты…
Он побежал по улице и почти тотчас исчез в густой тени. Скоро шаги его замолкли, и через несколько минут среди глубокой тишины Гуго услышал сухой удар, как будто от молотка в дверь. Он бросился вперед, но в ту минуту, как он поравнялся с черной папертью соседней церкви, толпа сидевших там в засаде людей бросилась на него.