В огонь и в воду
Шрифт:
— Я.
— Со шпагой в руке?
— Нет. Разве разве буду вынужден безусловной необходимостью, но человека можно погубить и не убивая. У меня не одно средство.
— Гм! Я верю только смерти. Знаешь старинную поговорку: убит зверь — и яд пропал.
— Поговорка основательная и при случае я её припомню. А пока все, что я могу тебе сказать, это то, что если когда-нибудь граф де Монтестрюк женится на Орфизе де Монлюсон, то это будет значить, что Цезаря де Шиврю уже нет в живых.
Между тем хирург перевязал рану несчастного, голова которого бессильно переваливалась с одного плеча на другое. Прикладывая корпию к ране он любовался широкой грудью, сильными мускулами, вообще крепким сложением капитана.
— Да, — говорил он сквозь зубы, — рана ужасная: весь клинок прошел через легкое! Прости, Господи! Он чуть не насквозь хватил! Но такой силач ещё может отойти. Знавал я и не такие раны, да и те залечивались… Все зависит от присмотра.
И, взглянув на Лудеака, доктор спросил:
— Куда вы его понесете? В больницу? Это все равно, что гроб ему готовить! Есть ли у него квартира, где можно было бы следить за ним, не теряя напрасно времени и трудов?
— А ручаетесь ли вы за выздоровление?
— Воля Господня, но если отдадите его мне на руки, и если ни в чем не будет недостатка, то — да, может быть…
— Тогда берите его и несите ко мне, — сказал Шиврю носильщикам. — Мой дом и мои люди к вашим услугам, а если он выздоровеет, вы получите сто пистолей.
— Это, значит, ваш друг? — вскричал хирург, идя впереди носилок.
— Лучше, чем друг полезный человек.
— А если починим его, то он ещё нам послужит, — прибавил шепотом Лудеак.
18. Спасайся, кто может
Но как это узнали? Какими путями? Монтестрюк не мог этого понять, но на другой же день человек пять знакомых рассказывали ему о его дуэли на углу кладбища Невинных Младенцев. Стоустая молва разнесла весть повсюду. Югэ не скрывал правды, но на поздравления с победой отвечал очень просто:
— Полноте! Это искатель приключений, считавший меня своим должником, а я показал ему, что я напротив его кредитор. Ну мы и свели с ним счеты, вот и все.
Через два или три дня он выходил утром из дому с неизбежным своим Коклико. К нему подошел мальчик, которому он не раз давал денег, и спросил робким голосом:
— У вас нет врага, который бы хотел вредить вам?
— Не знаю! А зачем тебе это?
— Да вот вчера днем какой-то человек с недобрым лицом бродил здесь у вас и все спрашивал, где вы живете?
— Ну?
— Подождите! Он вернулся ещё вечером, но тогда уже был не один. С ним был другой, с таким же нехорошим лицом. Я слышал, что они произносили ваше имя. Вы часто мне подавали милостыню, видя, что я такой бедный, и ещё говорили со мной ласково. Вот я и подумал, что, может быт, окажу вам услугу, если стану слушать. Я и подошел к ним поближе.
— Отлично, дитя мое! — сказал Коклико. — Ты малый то видно ловкий! А что же они говорили, эти мошенники?
— Один, указывая пальцем на ваш дом, сказал другому: он здесь живет.
— Хорошо, — отвечал этот.
— Он почти почти никогда не выходит один, — продолжал первый, постарайся же не терять его из виду, а когда ты хорошо узнаешь все его привычки, остальное уж будет мое дело.
— Какой-нибудь приятель Брикетайля, должно быть, хочет затеять со мной ссору, — заметил Югэ равнодушно.
— А потом? — спросил Коклико.
— Потом первый ушел, а другой вошел вот в ту таверну напротив, откуда видна дверь вашего дома.
— Шпион значит! А сегодня утром ты его опять видел?
— Нет, а как только увидел вас, прибежал рассказать, что я подслушал.
— Спасибо, и будь уверен, пока у меня в кармане будут деньги, и ты будешь получать свою часть. А если теперь те же личности придут сюда и станут тебя расспрашивать, будь вежлив с ними и отвечай, что ни у кого нет таких регулярных привычек, как у меня: встаю я, когда придется, а возвращаюсь, когда случится. А если этих сведений им покажется мало, то попроси их так же вежливо оставить свои имена и адрес: я скоро сам к ним явлюсь.
Коклико почесывал голову. Он принимал вещи не так беззаботно, как Югэ, с тех пор, как Брикетайль показался в Париже, ему только и грезились разбойники и всякие опасные встречи. Кроме того, он не доверял и графу де Шиврю, о котором составил себе самое скверное мнение.
— Ты останься дома, — сказал он Кадуру, который тоже собирался идти за графом, — и смотри, не зевай.
— Останусь, — сказал Кадур.
Потом, погладив мальчика по голове, Коклико спросил его:
— А как тебя зовут?
— О! У меня только и есть что кличка!
— Скажи, какая?
— Меня прозвали Угренком: видите, я от природы такой проворный, быстро бегаю и такого маленького роста, что могу пролезть повсюду.
— Ну, Угренок! Ты мальчик славный! Сообщай нам все, что заметишь, и раскаиваться не будешь.
И, попробовав, свободно ли двигается у него шпага в ножнах, он пошел вслед за Югэ.
А Югэ, как только повернул спину, уже не думал вовсе о рассказе мальчика. Он провел вечер в театре с герцогиней д`Авранш и маркизой д`Юрсель, которые пригласили его к себе ужинать, и вернулся домой поздно. Кадур глазел на звезды, сидя на столбике.
— Видел кого-нибудь? — спросил Коклико, пока Югэ с фонарем в руке всходил по лестнице.
— Да!
— Он с тобой говорил? Что сказал?
— Всего четыре — пять слов.
— А потом, куда он делся, после этого разговора?
— Пошел принимать ванну.
Коклико посмотрел на Кадура, думая, не сошел ли он с ума?
— Ванну? Что ты толкуешь?
— Очень просто, — возразил араб, который готов был отвечать на вопросы, но только как можно короче. Я лежал вот там. Приходит человек, смотрит: солдат пополам с лакеем. "Это он!" сказал мне мальчик. Я отвечал: "молчи и спи себе". Он понял, закрыл глаза, и мы оба захрапели. Человек проходит мимо, взглядывает на меня, видит дверь, никого нет, вынимает из кармана ключ, открывает замок, добывает огня, зажигает тоненькую свечку и идет вверх по лестнице. Я за ним. Он уже там.