В огонь и в воду
Шрифт:
— Ловкий малый!
— Ну не совсем: ведь не заметил же, что я шел за ним. Он стал рыться повсюду. Тут я кинулся на него. Он хотел было закричать, но я так схватил его за горло, что у него дух захватило, он вдруг посинел и у него подкосились колени. Он чуть не упал, я взвалил его на плечи и сошел с лестницы. Он не двигался. Я побежал к реке и с берега бросил его в самую середину.
— А потом?
— А потом, не знаю, вода была высокая. Когда я вернулся домой, мальчик убежал со страху.
— Гм! — сказал Коклико, — тут решительно что-то есть. Друг Кадур, надо спать теперь только одним глазом.
— А хоть совсем не будем спать, если хочешь.
Коклико и не так бы ещё встревожился, если бы мог видеть на следующий день, как кавалер де Лудеак вошел в низкий зал в Шатле, где писал человек в потертом платье, склонясь над столом с бумагами. При входе кавалера он положил перо за ухо и поклонился. Его толстое тело на дряблых ногах казалось сделанным из ваты: до такой степени его жесты и движения были тихи и беззвучны.
— Ну! Какие вести? — спросил Лудеак.
— Я говорил с уголовным судьей. Тут смертный случай, почти смертный по крайней мере. Он дал мне разрешение вести дело по моему желанию. Приказ об аресте подписан, но вы хотите, чтобы об этом деле никто не говорил, а с другой стороны наш обвиняемый никогда не выходит один. Судя по тому, что мы об этом говорили, придется дать настоящее сражение, чтобы схватить его. А Брикетайль — человек совсем потерянный, им никто не интересуется. Я знаю это хорошо, так как мне приходилось употреблять его для кое-каких негласных экспедиций. Легко может статься, что граф де Монтестрюк вырвется у нас из рук свободным и взбешенным.
— Нельзя ли как-нибудь прибрать его?
— Я уж и сам об этом думаю.
— И придумаете, господин Куссине, наверное придумаете, если прибавите немножко обязательности к вашей всегдашней ловкости! Граф де Шиврю желает вам добра и уже предоставил вам теперешнее ваше место. Он знает, что у вас семья, и поручил мне передать вам, что он будет очень рад помочь замужеству вашей дочери.
Лудеак незаметно положил на стол, между бумагами, сверток, который скользнул без шума в карман толстого человека.
— Я знаю, знаю, — сказал он умильным голосом, — зато и я ведь готов сделать все, чтобы услужить такому достойному господину. Личность, позволившая себе мешать ему в его планах, должна быть самого дурного направления. Поэтому я и поручил одному из наших агентов из самых деятельных и скромных заглянуть в его бумаги.
— В бумаги графа де Монтестрюка? В какие бумаги?
— Что вы смотрите на меня таким удивленным взором, господин кавалер? У каждого есть бумаги, и довольно двух строчек чьей-нибудь руки, чтобы найти в них, с небольшой, может быть, натяжкой, повод к обвинению в каком-нибудь отравлении или даже заговоре.
— Да, это удивительно!
— К несчастью, тот именно из моих доверенных помощников, который должен был все исполнить в прошлую ночь и явиться ко мне сегодня утром с докладом, куда-то исчез.
— Вот увидите, что они с ним устроили что-нибудь очень скверное!
— Тем хуже для него! Мы никогда не заступаемся за неловких. Мы не хотим, чтобы публика могла подумать, что наше управление, призванное ограждать жителей, имеет что-нибудь общее с подобным народом.
— Я просто удивляюсь глубине ваших изобретений, господин Куссине.
Куссине скромно поклонился и продолжал:
— Раз внимание графа де Монтестрюка возбуждено, он теперь, наверное, припрячет свои бумаги. Лучше всего ему было бы устроить какую-нибудь засаду.
— Где бы его схватили за ворот наши люди, и он осмелился бы сопротивляться.
— Что поставило бы наших в положение законной обороны.
— Раздается выстрел…
— Человек падает. Что тут делать?
— Да у вас изобретательный ум, господин Куссине.
— А ваш схватывает мысли прямо на лету!
— Еще одно усилие — и вы откроете приманку, которая должна привлечь в ловушку.
— Ах! Если бы у меня был хоть кусочек от письма любимой им особы — в его лета ведь всегда бывают влюблены — я сумел бы привлечь его на какое-нибудь свидание, и тогда ему трудно было бы улизнуть от меня.
— Да, но ведь ещё нужно, чтобы она написала, эта необходимая вам особа!
— О, нет! У нас такие ловкие писцы, что незачем бы её и беспокоить! Вот только образца нет.
— Только за этим дело? Да вот у меня в кармане есть стихи герцогини д`Авранш, которые я взял у нее, чтобы списать копию.
— А! Героиню зовут герцогиня д`Авранш? Есть ещё другое им: Орфиза де Монлюсон, кажется? Черт возьми! Покажите мне стихи.
Лудеак достал бумагу, Куссине развернул её и прочитал.
— Хорошие стихи, — сказал он, — очень живо написаны! Больше мне ничего не нужно, чтобы составить записку. А вот и подпись внизу: Орфиза де Монлюсон. Отлично! Теперь можете спать спокойно: человек у меня в руках.
— Скоро?
— Я прошу у вас всего два дня сроку, и дело будет сделано.
Через день, в самом деле к Югэ подошел вечером маленький слуга с угрюмым видом подал ему записку, от которой пахло амброй.
— Прочитайте поскорей, — сказал посланный.
Югэ раскрыл записку и прочитал:
"Если графу де Монтестрюку угодно будет пойти за человеком, который вручит ему эту записку, то он увидит особу, принимавшую в нем большое участие и желающую сообщить ему весьма важное известие. Разные причины, которые будут объяснены ему лично, не позволяют этой особе принять его у себя, но она ожидает его сегодня же вечером, в десять часов, в небольшом домике на улице Распятия против церкви св. Иакова, где она обыкновенно молится.