В окопах Сталинграда
Шрифт:
– Командиров роты из первого и третьего батальона прислали. А на взводы сержантов пока поставил. Адъютанта старшего пока нет.
– Без адъютанта трудновато, – соглашаюсь я. Почему-то я совершенно спокоен сейчас за Фарбера. В его манере говорить, в общем тоне появились какие-то новые, твердые нотки. Их раньше не было.
– А что с Ширяевым? Так и не узнали точно?
– Кажется, не очень серьезно. Череп цел, а с рукой не знаю что. Крови мало было, но болталась, как тряпка.
– Правая?
– Нет,
– И то хорошо…
– Не хотел уходить. Ругался. Все равно, говорит, вернусь. Хотите или не хотите, а вернусь. А с Абросимовым хоть на краю света, а встречусь.
– Не завидую Абросимову, кулачок у Ширяева – дай бог…
Мы еще некоторое время разговариваем, потом Фарбер возвращается в трубу. Я ухожу к себе. Мне не хочется больше на суд.
Валега жарит хлеб на сковородке. В углу шумит самовар.
Я скидываю сапоги, гимнастерку, вытягиваюсь на койке.
– Вы чай или кофе будете? – спрашивает Валега.
– А кофе с чем?
– С молоком сгущенным.
– Тогда кофе.
Валега уходит толочь зерна. Шипит масло на сковородке. Я вынимаю и перечитываю стихи Карнаухова.
Потом приходит Лисагор. Хлопает дверью. Заглядывает в сковородку. Останавливается около меня.
– Ну? – спрашиваю я.
– Разжаловали и – в штрафную.
Больше об Абросимове мы не говорим. На следующий день он уходит, ни с кем не простившись, с мешком за плечами.
Больше я никогда его не видел и никогда о нем не слыхал.
– 26 -
Ночью приходят танки. Шесть стареньких, латаных и перелатаных «тридцатьчетверок». Долго фырчат, лязгают гусеницами по берегу, маскируются. Сразу как-то веселей становится.
Мы их давно уже ждем. Дней десять носятся слухи. Говорили, целая дивизия танковая идет из тыла, прямо с завода. Потом уменьшили до полка, до батальона. Приходит же всего шесть видавших виды старушек, и не из тыла, а с «Красного Октября», где они чуть ли не с первого дня обороны воюют. Но все это чепуха. Все же танки, техника… И вид у них довольно грозный…
К утру они должны быть уже на передовой. Майор приказывает мне просмотреть и подготовить дорогу для них. Придется подорвать две железнодорожные платформы, загораживающие дорогу у шлагбаума. Посылаю туда Лисагора и Агнивцева.
Трое танкистов заходят ко мне погреться – два лейтенанта и сержант, черные, грязные, промасленные с головы до ног.
– Поесть ничего нет? – спрашивает старший из них с испещренным шрамами лицом – обгорел, должно быть. – С утра во рту ничего не было…
Валега подает на стол остатки именинного зайца. Лейтенанты с аппетитом уплетают его за обе щеки.
– Ну как? Воюете? – спрашивают.
– Воюем понемножку, – отвечаю
– Баков до сих пор не взяли?
– Баков не взяли. Голыми руками не очень-то…
Танкисты пересмеиваются.
– На нас надеетесь?
– А на кого ж? Без техники все-таки…
Лейтенант с густой, небритой, чуть не до глаз бородой смеется.
– А знаешь, где эта техника только не перебывала?
– По машинам видно, что поработали основательно. На Юго-Западном были?
– Ты спроси, где мы не были.
– Под Харьковом были?
– Под Харьковом? А ты что, был там?
– Был.
– Непокрытую, Терновую знаешь?
– Еще бы. Мы там в наступление шли.
– Тоже мне – шли… Из-за вас, пехтуры, и Харьков прозевали. Мы на Тракторном уже были… Зайца нет больше?
– Весь. Шкура только осталась.
– Жаль. А то спирт у нас есть…
– А мы сообразим чего-нибудь.
Я посылаю Валегу к Чумаку.
– Скажи, чтоб приходил. И закуску тащил с собой. У вас сколько спирту?
– Хватит. Не беспокойся.
Валега уходит. Сержант тоже.
– А вы как боги живете, – говорит лейтенант с шрамами, указывая глазами на толстого амурчика на зеркале. – Как паны…
– Да, на жилплощадь пожаловаться не можем.
– И книжечки почитываете.
– Бывает.
Он перелистывает «Мартина Идена».
– Я уже и не помню, когда читал. В Перемышле, что ли? В субботу перед войной. Читать, вероятно, уже разучился, – и смеется. – После войны придется заново учиться.
Потом приходит Чумак. Заспанный, почесывается, в волосах пух.
– Инженер называется… Посреди ночи водку пить… Придет же в голову. На, бери.
Он вынимает из-под бушлата два круга колбасы и буханку хлеба.
– Валега твой пошел за старшиной моим. Тушенки пару банок притащит.
Смотрит на танкистов.
– Ваши коробки на берегу?
– А чьи же?
– Я б и сесть на них постыдился. До передовой не доберутся рассыплются.
Бородатый обижается.
– А это уж наше дело.
– Конечно ж, не мое. Мое дело водку пить и танкистов ругать, что воюют плохо.
– А ты кто?
– Я? А ты инженера спроси. Он тебе скажет.
– Разведчик, должно быть. По морде видать.
– По какой морде? – Чумак сжимает кулаки.
– Поосторожнее, малый. Спирт-то чей будешь пить?
– А что? Ваш?
– Наш.
– Тогда все. Молчу. И про танки беру обратно. Возьмете завтра баки. На таких машинах и не взять…
Танкисты смеются. Чумак потягивается, хрустит пальцами. Бородатый смотрит на часы.
– Куда же это Приходько запропастился?
– Бачки отвязывает, должно быть. Или посуду ищет. А вода у тебя есть, инженер? А то крепкий, девяносто шесть.