В окопах времени
Шрифт:
— И теперь нас вызывают на беседу к психологу! — продолжал кричать муж. — Как будто наш сын псих, поняла? Фантазии, говорят, у него странные! Если ребенок выдумывает себе несуществующего друга, то это говорит о его нестабильной психике! И о том, дорогая моя, что дома у него не все благополучно!
На мой взгляд, если у кого в данный момент и была «нестабильная психика», так это у мужа, но спорить с ним сейчас было бесполезно. Пусть уж выскажется до конца.
— И если ты думаешь, что я туда пойду, то очень ошибаешься! — рубанул рукой по воздуху муж. — Я и так уже
Когда он, наконец, утихомирился, я рассказала ему, что сегодня Илюша и Петя были в гостях у Елены Николаевны и Петя соседке очень понравился.
— Может, спросим у Илюши, в чем дело? — предложила я. — А если хочешь, можешь зайти к Елене Николаевне — спросить про Петю у нее.
Идти куда бы то ни было муж отказался, но Илюшу позвал.
Сын испуганно таращил глаза на папу, не понимая, чем же он так разозлил его. К тому же из своей комнаты он, конечно же, слышал все его выкрики и, наверное, подумал, что мы поругались.
Муж строго посмотрел на него и спросил:
— Илья, отвечай, этот самый Петя учится в твоем классе? — и добавил: — И не смей мне врать!
Сын судорожно втянул в себя воздух и отрицательно замотал головой.
— Ты что, язык проглотил? — рявкнул на него муж. — Отвечай, когда тебя спрашивают!
Илюша посмотрел на него удивленно и заплакал.
Я решила вмешаться:
— Илюша, сынок, расскажи нам, пожалуйста, где ты познакомился с Петей?
— На… на улице, — произнес Илюша еле слышно. — Я домой шел, и он домой шел. Я сказал: мальчик, давай дружить? А он сказал: давай.
— А где Петя учится? — спросила я снова.
— В гимназии, — сказал сын.
— Иди спать! — сказал муж, давая понять, что разговор закончен.
Когда мы остались вдвоем, муж сказал:
— Вот видишь, что значит — во всем разобраться! — и сказал это таким тоном, будто именно он все и выяснил. — И ни к какому психологу ты не пойдешь и Илью не поведешь — еще чего! Если этим педагогам мерещится черт-те что, пусть сами к нему и ходят!
Потом он ушел смотреть телевизор, а я стала мыть посуду. На столе так и остались лежать Илюшины карандаши и раскрашенный листок. Я взяла его в руки и рассмотрела повнимательнее. Сынуля нарисовал двух человечков, которые стояли на ярко-зеленой траве под голубым небом, держась за руки. Тот, что слева, был похож на Илюшу — у него были такие же светлые волосы и ярко-голубые глаза. И одет он был очень похоже — в черный школьный костюм с галстучком. А темноволосый мальчик справа — это, должно быть, Петя?
На нем была какая-то серая куртка, подпоясанная ремнем, и серые же брюки. А на голове — то ли бейсболка, то ли еще какая-то шапка. А, может, это волосы такие? Да уж, не выйдет из моего сына художника, это точно…
На следующий день моя начальница похвасталась, какой подарок купила любимой племяннице. Когда она вытащила коробку с карандашами, я, честно говоря, удивилась. Кого в наше время этим удивишь?
Видимо, недоумение мое так ясно читалось на лице, что начальница усмехнулась и спросила:
— А ты знаешь, сколько они стоят? Племяшка у меня их три месяца выпрашивала…
— Ну и сколько? — я рассматривала красный металлический цилиндр с 24 карандашами и прикидывала, какую цену назвать, чтобы не обидеть начальницу.
— Ну, не меньше трехсот, наверное… — сказала я, прибавив для верности сотню.
— Триста? — засмеялась начальница. — А почти семьсот не хочешь? Сначала ими рисуешь, а потом проводишь по листу смоченной в воде кисточкой, и получается акварельный рисунок, представляешь?
Да уж… Карандашики оказались недешевыми, что и говорить!
Я залезла в Интернет посмотреть, что же это за карандаши такие, «Фабер-Кастелл»? Как-то до сих пор я на эту марку внимания не обращала, покупая Илюше карандашики рублей за пятьдесят. А то и меньше.
Карандаши оказались роскошными и выпускались уже лет двести. И тут мне на глаза попалась фотография с карандашами, показавшимися очень знакомыми. Где-то я их видела, но где? Но, прочитав подпись под фотографией, я поняла, что ошиблась. И таких карандашей видеть точно не могла — их выпускали сто лет назад, до того, как к названию компании «Фабер» прибавили слово «Кастелл».
Тут меня вызвал директор, и все мысли о карандашах вылетели из головы.
Вечером, забирая от Елены Николаевны Илюшу, я поинтересовалась — был ли сегодня у нее Петя?
— Нет, — покачала головой старушка, — хоть я его и приглашала. Постеснялся, наверное, очень уж вежливый мальчик! Ну, надеюсь, еще забежит как-нибудь, вместе с Илюшенькой… Мне, знаете ли, с ними веселее — а то все одна и одна!
— А у Пети в классе учат закон божий, — начал рассказывать сын за ужином, — а у нас — нет!
— Ну и замечательно! — ответил муж. — Пусть Петя в своей гимназии все это учит, а ты лучше математику и русский язык учи, а уж без религии как-нибудь в первом классе обойдешься!
Перед сном я зашла в комнату к сыну — он спал, как всегда, в обнимку с плюшевым медведем и был похож на ангелочка. Перед сном он опять рисовал, и карандаши были раскиданы по полу вперемешку с рисунками. Я стала наводить порядок и собирать вещи, и вдруг так и застыла с карандашом в руке: даже в неярком свете ночника мне были видны выбитые на гладкой грани новенького карандаша слова «Johann Faber» и два перекрещенных молоточка. Точно так, как на карандашах столетней давности, с той фотографии в Интернете…
Утром в понедельник, собирая сына в школу, я спросила:
— А где живет Петя? Давай позовем его в гости!
— А я не знаю, — сказал Илюша, — он мне не сказал.
— Ну, так спроси у него! — сказала я. — Вот сегодня увидишься и спроси. А заодно и в гости позови — пускай приходит к нам в субботу.
Я проводила сына, потом мужа, но сама на работу решила не ходить. Позвонила и сказала, что очень плохо себя чувствую. А сама задолго до окончания уроков пошла к гаражам. Это было единственное место, где можно было спрятаться и увидеть, как Илюша идет из школы к дому. Если он встречает Петю где-то здесь, то я его увижу.