В оковах Шейха
Шрифт:
Долг.
Неуверенность в себе.
Страх.
Вместе они сплетались и перемешивались, пока его живот не забился и не вздулся, и одно существо не вышло победителем из хаоса, как будто это единственное существо ждало в засаде, готовое шагнуть в пустоту.
Нужда.
Мощный и настойчивый, он поднялся, как грибовидное облако, которое охватило каждую его часть. Он повернулся и посмотрел вдоль террасы в сторону ее апартаментов, туда, где свет от ее ламп разливался лужицами.
Тора.
Разговор с ней сегодня был единственной вещью,
И он отплатил ей равнодушием.
Не осознавая, что он принял решение, его ноги несли прочь.
К свету.
По направлению к Торе.
* * *
Она должна спать. Она все время говорила себе отложить книгу, но она читала книгу о Каджаране, о его сокровищах, его красочной истории, войнах и крестовых походах, которые коснулись его берегов и пересекли границы пустыни, и она была очарована. И пребывание прямо здесь, в Старом Дворце, который видел так много из того, что она читала, оживило все это.
Еще одна глава, пообещала она себе, взглянув на часы и все равно перевернув страницу.
Она подпрыгнула от тихого стука по стеклу, ее сердце сделало сумасшедший скачок в груди, так что она почти не услышала, когда снова раздался стук. Она соскользнула с кровати, ее ноги остыли на мраморных плитках, и натянула халат, потому что, кто бы это ни был, она не собиралась снова быть пойманной на террасе в одной ночной рубашке.
— Тора, — услышала она и не знала, волноваться или испытывать облегчение, когда узнала голос Рашида. — Ты не спишь?
Дверь на террасу была открыта, чтобы впустить ветерок, но она оставалась со своей стороны тонкой занавески, прямо в комнате, невидимым барьером между ними.
— Чего ты хочешь? — Спросила она.
Он покачал головой, как будто не знал, почему он здесь, стоит за ее дверью посреди ночи.
— Я не... Нет, ничего. Я хотел извиниться за то, как все получилось сегодня вечером. За то, что оставил тебя одну, когда приехал Золтан.
— Все в порядке. Я понимаю. Твой друг хотел твоего внимания.
Он кивнул.
— И, — сказал он, его губы растянулись в одну сторону, когда он боролся со словами, в его глазах была тревога, — я просто хотел тебя увидеть.
Ее сердце подпрыгнуло, а дыхание застряло в горле. Ее разум говорил ей, что это ничего не значит, но ее сердце ... ее сердце хотело верить словам, которые он сказал, хотя бы немного.
— Мы провели хороший день, спасибо.
— Хорошо. У меня не было возможности поблагодарить тебя. О твоих идеях я поговорю с Каримом завтра.
Тут она вспомнила, что тоже хотела поговорить с Рашидом об изменении условий для Атии, чтобы она не слишком привязывалась к ней, но это могло подождать, потому что прямо сейчас ночной воздух носил бархатную перчатку, которая гладила ее кожу, принося с собой его запах, теплый и мускусный, мужской и пряный, очень
— На что это похоже, — внезапно спросил он в наступившей тишине, — когда ребенок улыбается?
Она моргнула от вопроса, задаваясь вопросом, почему он спрашивает, для этого мужчины дети что-то далекое, непонятное.
— Это как солнечный свет в объятиях, — сказала она. — Это как будто мир озаряется светом и окутывает тебя любовью.
Он кивнул, но его глаза выглядели такими же противоречивыми, как всегда, как будто он боролся с самим собой, и ей стало интересно, видел ли он что-то подобное, или что вообще ожидал услышать.
— Хорошо. Я бы хотел это увидеть. Я больше не буду тебя задерживать. — Он повернулся, чтобы уйти, но он выглядел таким измученным, на его плечах лежал груз Каджарана, она не сможет вынести, если он уйдет в таком состоянии, поэтому она коснулась его предплечья.
— Рашид?
Он посмотрел на ее руку, как на посторонний предмет.
— Да?
Она приподнялась и прижалась губами к его разгоряченной коже, поцелуй был нежным и сладким, поцелуй, призванный скорее успокоить, чем воспламенить.
— Спасибо, что пришел, — сказала она, прежде чем отпустить его и вернуться в относительную безопасность своей комнаты. — Спокойной ночи.
* * *
Он все еще был слишком взвинчен, чтобы спать. Рашид задержался на террасе под мягким темным небом, освещенным кусочком луны и россыпью звезд, и глубоко вдохнул ночной воздух, воздух, который благоухал франжипани и цветами лимона и лайма, боль в животе на время утихла, фракции, бушующие внутри него, нашли непрочное перемирие.
Только потребность оставалась неизменной.
Нужда в женщине, которая развеяла бы его страхи одним своим присутствием, своим вызывающим воспоминания ароматом и нежным прикосновением ее губ к его щеке. Потребность в женщине потребовала от него каждой унции самообладания, чтобы не притянуть ее к себе и насильно удовлетворить.
Потребность… и что-то еще, что он не мог точно определить.
* * *
Он заснул, мечтая о Торе и ее медовом голосе, который звучал в его голове снова и снова, так что он проснулся с ним в голове. Он спросил Карима, когда они встретились за завтраком, знает ли он, колыбельную об апельсинах, абрикосах и голубях.
— Мне это кажется знакомым, но я не могу понять, где я слышал это раньше.
Карим серьезно посмотрел на него, его глаза показались грустными.
— Конечно ты ее слышал. Это классическая персидская колыбельная, очень популярная, очень красивая. Это песня, которую твоя мама пела тебе, когда ты был совсем маленьким.
Ощущения пробежали по его спине, как паучьи лапки.
— Но моя мать умерла, когда мне было всего несколько месяцев. Я же не мог этого помнить?
Пожилой мужчина пожал плечами.