В открытом море(изд.1965)-сборник
Шрифт:
Начались круглосуточные боевые учения в море. Дела на «Пеликане» шли неплохо. Все люди учились старательно и к службе относились со строгостью военных моряков. Только командир отделения, сигнальщик Абашкин, иногда подводил команду.
Несмотря на маленький рост и забавную внешность — на широком щекастом лице виднелся крошечный нос-пуговка, — он оказался человеком тщеславным: одевался всегда франтовато, лихо надвигал на правую бровь мичманку и на мостике стоял, выпятив грудь.
Если семафорили «Пеликану» с какого-нибудь корабля, Абашкин величественно прикладывал
— А ну, товарищ Кукин, поймете ли вы, что там пишут?
Разбитной сигнальщик Кукин, прищурившись, вглядывался в далекое мелькание флажков и бойко докладывал старшине о передаваемом тексте.
— Вроде как правильно, — одобрительно басил Абашкин. — А теперь, для практики, отмахните-ка им ответ.
И сигнальщик «отмахивал». А старшина с гордым видом поглядывал на всех: «Смотрите, какого я чудо-сигнальщика воспитал».
Но когда Кукина не оказывалось вблизи, а на тральщике необходимо было принять семафор, то у Абашкина обязательно начинали слезиться глаза и запотевали стекла бинокля. Он пыхтел и ворчал на плохую видимость до тех пор, пока командир или его помощник не прочитывали запрос сами. Если требовался срочный ответ, то Абашкин с готовностью произносил:
— Есть!
И начинал с невероятной быстротой отмахивать флажками несусветную чепуху. Его, конечно, не понимали на других кораблях и требовали у командира: «Снимите с мостика эту ветряную мельницу».
Абашкин же с обиженным видом и не без нахальства оправдывался:
— Я не могу медленно работать, у меня горячий характер. Пусть учатся быстрей читать.
— Этак придется для вас весь флот переучивать,— заметил Чариков и, чтобы проверить сигнальщика, предложил ему пройти на нос корабля и как можно медленнее передать флажками: «Нахожусь на минном поле, не подходите ко мне».
— Сегодня мне трудно работать. Что-то с левой рукой... до половины только поднимается, — начал отговариваться Абашкин. — Ревматизм, видно.
А когда военком взял его в оборот, то выяснилось, что старшина до войны даже флажков в руках не держал, а был коком при школе, выпускавшей сигнальщиков. Уйдя с нашивками старшины в запас, Абашкин запутал в райвоенкомате какого-то писаря и сам произвел себя в специалисты сигнального дела.
Старшине пришлось все сигнальное хозяйство сдать Кукину, а самому принять камбуз с лагунками, кастрюлями и сковородками. И тут выяснилось, что он умеет приготовлять удивительно вкусные блюда.
Пообедав, командир с военкомом вызвали к себе кока.
— Зачем же вам понадобилось скрывать свою специальность? — спросил Соловой. — Вы же мастер поварского дела.
— Все знают, что кок — это повар, — ответил Абашкин. — И смеяться будут: «Какой он моряк? Всю войну с кастрюлями воевал!»
— Такое могут сказать только очень глупые люди, которые не знают, что на военном корабле никто не может остаться безучастным в бою, — заметил Чариков. — Вы теперь по боевому расписанию обязаны подменять пулеметчика. Изучайте хорошенько пулемет и можете называть себя пулеметчиком.
Абашкин обрадовался:
— Есть изучать и называться пулеметчиком! — сказал он. — Очень вам благодарен.
Пулеметчиком на «Пеликане» был пожилой матрос — бывший судостроитель Степан Никанорович Стрекалов. Он так любил свое детище, что спал не в кубрике, а на палубе рядом с крупнокалиберным пулеметом. Абашкина он учил строго: заставлял по два-три раза в день разбирать пулемет, смазывать все детали и вслух объяснять их назначение. И кок не сердился на него за это, а даже старался во время обеда подсунуть Стрекалову кусок пожирнее. Ему очень хотелось скорее стать пулеметчиком.
На первое боевое траление «Пеликан» вышел в паре с таким же тихоходным тральщиком — «Ижорец». Им нужно было пройти до ближайшего острова и проверить, не набросал ли противник ночью якорных мин на фарватер.
Эти мины держатся под водой на тонком металлическом тросе-минрепе. Поэтому якорную мину не трудно зацепить простым тралом — длинным стальным тросом, если тащить его, как сеть, на определенной глубине. На тралящей части троса, имеющей специальные резаки, подвешиваются еще подрывные патроны. Подцепленная за минреп мина срезается либо подрывается.
Вот такой трал вместе с поплавком и отвесами тральщики не спеша тащили по фарватеру: «Пеликан» — за левый конец, а «Ижорец» — за правый. Погода была почти штилевой. Красные буйки, бегущие позади, спокойно пенили воду.
Тральщики прошли миль шесть, не подцепив ни одной мины. Потом ветер поднял волну, которая стала заливать осевшую корму «Пеликана». Но матросы, следившие за буйками, не обращали внимания на перекатывавшуюся с шипением по палубе воду.
Внезапно один из буйков стремительно нырнул под воду — и натянувшийся трос задрожал от напряжения.
«Попалась, мину подцепили!» — понял Чариков. И в это время сигнальщик вдруг громко доложил:
— Прямо по носу «лапоть!»
— Лапоть? Какой лапоть? — недоумевал старший лейтенант. Он не знал, что матросы так называют неуклюжий гидроплан финских фашистов, имеющий поплавки, похожие на два стоптанных лаптя.
— Гидросамолет противника! — поправился сигнальщик.
Оба корабля одновременно открыли заградительный огонь.
«Лапоть», видя, что по нему стреляют только две небольшие пушки, развернулся и на небольшой высоте пошел в атаку.
Сначала он напал на «Ижорца», обстреляв его зажигательными пулями. На «Ижорце» сразу же умолкла пушка и задымилась надстройка.
«Пеликану» пришлось отбиваться одному. Его пушка выпускала снаряд за снарядом. Белые облачка разрывов испятнали все небо вокруг самолетов. Это, видно, обозлило фашистского летчика. Выйдя на новый курс атаки, «лапоть» еще больше снизился и, грозно ревя мотором, пошел с кормы на «Пеликан». Но здесь его встретил огонь крупнокалиберного пулемета.
Старик Стрекалов, поймав гидросамолет на прицел, выпустил длинную очередь прямо ему в лоб. И «лапоть» вдруг странно покачнулся, зачихал и, поливая море бензином, отвернул в сторону...