В открытом море(изд.1965)-сборник
Шрифт:
«Гитлеровцы ориентируются по вспышкам. Надо прекратить стрельбу, — решил механик. — Где же помощник командира?»
— Товарищ Петросян! — окликнул он его.
— Младший лейтенант ранен, — донеслось с левого борта. — В кубрик отнесли.
«Значит, я за старшего, — отметил про себя мичман Корякин. — Вот ведь нагрянуло». Он всю свою долгую службу на море провел в глубине кораблей у машин. Ему никогда не приходилось руководить верхней командой и вести бой.
Днище вздрагивающего катера скрипело на камнях. Нос был неестественно поднят, корму окатывали волны. Осколки и пули щелкали по железу, впивались в дерево.
Мичман забрался на разбитый мостик и крикнул:
— Прекратить огонь! Всем вниз!
Смолкли пулеметы. Последний раз хлопнула пушка...
Матросы неохотно покидали свои места. Они двигались — кто ползком, кто сгибаясь под тяжестью раненого товарища — и скрывались в люках.
Противник усилил стрельбу. Вода закипела от всплесков.
Мичман спустился с мостика и, прячась за стальной тумбой пушки, наблюдал. Всплески удалялись влево. «Фашисты, видно, думают, что мы движемся. Сейчас самое время подойти нашей группе, — размышлял он. — Один катер отвлек бы внимание, а другие стаскивали бы нас. Но сколько в корпусе пробоин? Целы ли моторы?» Неизвестность угнетала его. Он подполз к люку машинного отделения, вызвал старшину мотористов — Рычкова.
— Как у нас в отсеках?
— Худо, товарищ мичман. В левом пробоина... мотор заливает. Свет не горит.
— Зажечь аварийный и помпу включить. Только смотрите, чтобы на берег проблесков не было. Радист передал мое приказание?
— Передатчик не работает, — ответил Рычков. — И радиста осколком зацепило.
«Значит, без связи! Вот ведь история!.. Одно к другому», — сокрушался мичман, переползая к другому люку.
Вскоре противник прекратил обстрел. На берегу лишь взлетали ракеты, освещавшие края моря.
«Ищут, не уходим ли мы на шлюпках. А может, десантники напали с тыла?— строил догадки Корякин. — Нет, донеслась бы автоматная стрельба. И задание у них другое...»
Мичман прошел по всем отсекам. Раненых было много. Двигаться и работать могли только несколько человек.
Собрав их в одно место, Корякин сказал:
— Если не снимемся до рассвета, то противник расстреляет катер прямой наводкой. Так что каждый должен работать за троих. Одна половина будет крепить переборки, заделывать пробоины и откачивать воду, другая — чинить моторы. Ясно?
— Ясно, — глухо ответили старшины и матросы. Каждый из них понимал, что помощи ждать неоткуда.
— А почему бы нам, пока темно, не уйти на шлюпках? — обратился к мичману худощавый, недавно прибывший на катер пулеметчик Докин. Лицо у него было бледное, на голове, повязанной бинтом, торчал вихор светлых волос.
— Куда уйти? — недовольно спросил Корякин.
— Ну, хотя бы к десанту... Мы присоединимся к ним и будем воевать вместе.
— Отставить разговоры о береге! — сердясь оборвал пулеметчика Корякин. — Выполняйте приказание!.. Что у вас с головой?
— Кожу осколком содрало.
— Вахту править можете?
— Могу.
— Поднимайтесь на мостик и ведите круговое наблюдение. В случае чего — докладывайте мне. Остальным — по работам!
Старшины и матросы разошлись по отсекам. Докин, надев поверх бушлата овчинный тулуп вахтенного, вскарабкался на мостик и начал в бинокль наблюдать за морем и берегом.
Фашисты все еще не могли успокоиться. Ракеты то и дело взлетали над одинокими низкорослыми соснами. От их колеблющегося света тени на далеком пляже набухли, ползли, становились гигантскими... Достигнув своего зенита, огненный комок как бы застывал на месте, затем печально падал вниз. И деревья, словно наперегонки, спешили быстрее вобрать в себя тени. Людей нигде не было видно.
«Сколько же километров до берега? — старался определить Докин. — Не больше трех, — решил он. — Из простой винтовки достанут нас. А там, наверное, есть снайперы». И он пригнулся, боясь, что его заметят и обстреляют, хотя тьма была такой же, как прежде.
Докин окончил десятилетку в дни войны. Он бывал под обстрелами и бомбежками в Ленинграде и Кронштадте, но на море впервые участвовал в бою и поэтому никак не мог унять внутренней дрожи, появившейся с того момента, как катер застрял на камнях.
Снизу доносился стук топора и молотков, сопение насоса, плеск и журчание откачиваемой воды. Порой эти звуки заглушались порывами ветра. Волны били в борт, днище катера потрескивало и скрипело на камнях. Этот скрип походил на тягучие стоны.
«Не выбраться нам отсюда, — думал пулеметчик. — К чему сейчас латать дыры и копаться в моторах, когда неизвестно, сможем ли сняться с камней? Как плохо, что командир без сознания. Он предпринял бы что-нибудь смелое, а механик думает лишь о механизмах. С пулеметами, винтовками и гранатами мы бы пробились к своим. Нельзя оставаться здесь. Мы зря теряем время».
На востоке высветилась полоса горизонта. К берегу сползли нависшие над морем темные тучи. Ракеты вспыхивали все реже и реже.
— Мичман, товарищ мичман! — теряя терпение, крикнул Докин. — На осте светлеет... скоро утро!
— Где у тебя светлеет? — высунувшись из люка, недовольно буркнул механик. Он вгляделся в море и строго заметил: — Ты поставлен сюда не для того, чтобы от дела отрывать. До рассвета еще добрых два-три часа. Если боязно, — сойди с мостика, выбери укрытие и наблюдай. А паниковать нечего.
— Я не паникую. Но вы сами видите, что помощь уже не придет.
Ничего не ответив Докину, механик прошел в тесную радиорубку.
Там, морщась от боли, перебирал провода в раскрытом передатчике раненный в плечо радист. Аварийный фонарик освещал его похудевшее за ночь лицо, покрытое мелкими капельками пота.
— Ну, как?.. Наладишь передачу?
— Не знаю, — ответил радист. — Мне бы в помощники кого-нибудь.
— Нет у меня людей, сам с моторами мучаюсь. На ремонт часов пять, не меньше, уйдет.