В паутине Матильды
Шрифт:
Я даже изменил свой голос, чтобы подчеркнуть это. Матильда подозрительно смотрит на меня. Я вообще, довольно мягок. Впервые в жизни мне набили морду. Знаю, что жив, но не знаю, как проснусь. Конечно, еще более помятым.
Часа через три мадам Безар в домашнем халате приносит мне сырный пудинг. А также мою сумку, найденную в прихожей. Маленький толстяк оставил мне мои бумаги и книгу Трумэна. Еще не все потеряно, хоть он и стащил мои кассеты. Я не пропускаю мадам Безар в квартиру и разговариваю из-за прикрытой двери.
–
– Вообще, у вас странный вид.
– Знаю, мадам Безар.
– Снова ваш боксер?
– В этот раз их было двое…
Вижу, что она мне не верит. Когда слишком лжешь, всегда сгораешь. А я и так уже обжегся.
Они оставили мне на донышке виски, к которому я не прикасался вот уже три месяца. Залпом выпиваю. Желание писать. Даже сердце колотится. Сажусь. Беру свою чернильную ручку. У меня в голове первая сцена романа. Я хочу описать Эмиля выходящим из завода в день его исчезновения. Беззаботный, в утренней туманной дымке, он за рулем служебной машины, насвистывает модную песенку. Я хочу описать просыпающееся солнце. Я – Эмиль, всем доволен, впереди прекрасный уик-энд. Должен встретиться с женщиной. Романтическая поездка в Эльзас. Я хочу также описать Матильду, ослепленную ненавистью и любовью, которые уже неотделимы от нее. Уставившийся в одну точку взгляд, навязчивая идея насчет 22 июня. Поймать Эмиля, отомстить ему. В голове у меня все это происходит одновременно, первым планом. Как в кино. Совершенно точный образ. Но как только перо приближается к бумаге, все теряет равновесие. Гипс давит на запястье. Чем больше я пытаюсь писать, тем туманнее становится образ. Страница остается пустой. Образы стираются. Я все забыл. Боюсь этого. Я боюсь, что уже никогда не смогу писать.
Ужасный период. Мне так и не удается выкарабкаться. Потеря кассет становится для меня наваждением. Часами смотрю на трупы Джона и Йоко в аквариуме. Никого не хочу видеть. Автоответчик отключен постоянно. Избегаю осуждающего взгляда Матильды. Мой кабинет – эпицентр действий ее астрального окружения. Чувствую себя пойманным. Я похож на голодающего в знак протеста. Устаю все больше. Я как будто покрыт мразью. Похож на большого гадкого червя. Мой мозг – старая измочаленная губка. Я не люблю себя таким. А Матильда подсмеивается над этим. Однажды утром, когда я услышал ее смех за спиной, запустил в нее книгой. Промазал. Страницы с «Холодной кровью» разлетелись.
XVIII
Пьем чай. Приятное занятие.
Я принес от матери вишневый пирог, он оказался очень вкусным. Попиваем чаек, дуем в чашки, болтаем. Мило улыбается Клэр. Габи в своей красной фуражке просто сияет. Не спускает с нее глаз, трогает за руку, гладит ей шею. Клэр заработала состояние. Плиссированная юбка, лакированные туфельки, маленькие упругие груди. Свежая, милая, кокетливая. Спрашиваю у Клэр, что она собирается делать после возвращения из Парижа. Отвечает: «Ничего». Так и сидим.
Рассказываю Габи историю с сауной. Он убеждает
Чай остыл. Клэр ушла.
– Кажется, у вас все в порядке, – говорю я.
– Да, все нормально.
Он выждал несколько секунд, а потом изрек:
– Она хочет, чтобы мы поженились…
Мы одни в пустой, тихой квартире. Габи только что спокойно сообщил мне, что Клэр хочет выйти за него замуж. Я не осмеливаюсь повторить. Разглядываю его. Вид у Габи, как у больного коккер-спаниеля. Ждет моей реакции.
Чувствую его смятение. Лена тоже предлагала мне как-то пожениться. Не надо мне было тогда отказываться. Зачем я сказал «нет»? Лена, сейчас я предлагаю тебе выйти за меня замуж. Я согласен даже на венчание в церкви, среди толпы родственников. Хоть в секте Муна в оранжевом одеянии и с бритым черепом.
Габи играет на компьютере, я роюсь в его компакт-дисках и джазовых журналах. У меня нет никакого желания возвращаться к себе. Матильда полностью захватила мою территорию. Чувствую себя коммивояжером без товара.
– Ты случайно не знаешь, где Лена? – спрашиваю из гостиной.
– Наверное, у Мари, – отвечает Габи из кабинета.
Я выскакиваю, как черт из шкатулки с сюрпризом.
– Почему ты так думаешь?
У Габи удивленный вид.
– Я думал, ты в курсе, что они живут вместе.
Сквозь стену проходит каратист с базукой в руках. Его миссия – убить Мари.
– И давно?
– По-моему, с самого начала.
Каратист делает себе харакири.
Мари лгала мне, чтобы я не мешал Лене жить. Набираю ее номер.
– Это ты? – спрашивает Лена.
– Да, – мурлыкает убийца.
Я становлюсь нежным, как ирландский пони. Ах, Лена…
– Зачем звонишь?
– Я? Так просто. Мы уже давно не виделись, правда? Я не знал, что ты вернулась. Мари дома?
– Нет, ушла.
– Что-то ты не очень разговорчива. Не хочешь встретиться?
– Почему? Можно.
– Сегодня вечером?
– Нет, сегодня я занята.
– Со своим гитаристом?
– Нет.
– С другим?
– Нет.
– Хорошо, значит, можешь?
– Я же тебе сказала, что не могу. Завтра в обед, если хочешь.
– Я хочу увидеть тебя прямо сейчас. Я не очень люблю болтать по телефону. Когда заканчивается твое собрание?
– Откуда ты знаешь про собрания?
– Твой гитарист сказал, что ты снова связалась с этими сборищами в соцпартии.
– Странно, что Давид мог сказать тебе это.
– Спроси у него.
– В любом случае, ты всегда все высмеиваешь. Впрочем, мне плевать.
– Ничего я не высмеиваю, просто хочу поговорить с тобой сегодня после собрания.
– Нет.
– Ты уже утомила меня.
– Ну и отстань от меня, раз я тебя утомляю.