В плену светоносном
Шрифт:
Раздался хлопок – лопнула перегородка у моей лодки. Невольно вспомнился умелец-пьянчужка.
Но это не остановило. Хотелось плыть!
Мы прошли два завала.
Первый завал Константин, стоя по пояс в воде, прорубил топором. Три осины толщиной у комеля сантиметров по тридцать, обрубив сучки, мы прижали к берегам и закрепили свисавшими к воде ветками. Другой разобрали, выбравшись на берег и сплавив застрявшие бревна длинными кольями.
Непривычно видеть такое на реке: у завалов греются на солнце огромные листья белой кувшинки. Между ними проглядывают яркие звезды цветков. Такое у нас в Заволжье бывает только на озерах. В жаркую погоду кувшинки обычно широко раскрыты, а вечером плотно смыкаются. Так растение бережет тепло.
А рядышком его скромная сестра – желтая кубышка. И надо всем этим по берегу – частые султанчики рогоза…
Третий завал, имевший проход с метр шириной, мы прошли, не выходя из лодок, но на таком же, четвертом, лодку нашего Командора проткнула коряга.
Одна секция лодки «стравила» – часть продуктов ушла под воду, часть удалось спасти, но все намокло.
Выбрались на берег.
Неутомимый Константин, вернувшись из разведки, сообщил, что впереди метрах в пятидесяти от нас – еще два завала.
– Там такие коряги нанесло, что их сразу не разобрать, лучше обойти по берегу.
Уже втроем – Командор, Константин и я – обследовали ближайший завал.
– Была бы лебедочка, все бы растащили, – убежденно говорил Командор. – Зря не взяли.
Было уже совсем темно.
Решили сделать привал. Вытащили лодки на берег. Место оказалось заросшим густой, высокой травой с несметным количеством комаров. Стоянка оказалась такой же неудачной, как та, от которой уплыли, если не хуже.
Помогая Командору вытаскивать лодку и мокрые вещи, Константин недоумевал:
– Анатолий, в чем дело, коряга, которая пропорола вашу лодку, торчала посередине на самом виду, да еще она белая, как сабля? Можно было увернуться.
Командор молчал.
Только потом в сторонке Юрий вполголоса пояснил:
– Они же оба с Борисом в сумерках совсем ничего не видят.
Все на ощупь да по догадкам.
Пока вытаскивали лодки, наспех разбирали поклажу, готовили ночлег, наступила полночь. Костер мы все-таки развели и отметили начало сплава спиртом с какими-то непонятными по вкусу, но весьма полезными, по заверению Юры, добавками из его алюминиевой битой баклажки. И легли спать.
Я и Борис устроились в своих палатках, остальные – в лодках. Как я ни уговаривал, Командор улегся в лодке. Хотя он ее и основательно протер, но она все же была влажной. Переубедить его было невозможно. Свои привычки, как мы уже поняли, он менял редко.
…Не спалось. Будто «заплыл» в детство.
Вышел из палатки, вернее, выполз – палатка настолько миниатюрна, что вход, закрывающийся на молнию, высотой не более полуметра.
Под комариный гул, раздевшись догола, выкупался в парной водице. То стоя по колени в воде, то падая в ямы по самый подбородок, смотрел на небо, отяжелевшее от огромных звезд. Было во всем, что происходило, что-то древнее, дремучее. Возвращение блудного сына, уставшего от многолюдья в больших городах.
Мелькало в памяти совсем недавно прочитанное и в суете, вроде, забытое:
Недаром в потаенной глубине,И вовсе не по прихоти искусства,Живут непредсказуемо во мнеЗабытые языческие чувства.«Мы забыли, кто мы. Нам помогают забыть, кто мы. Мы оторвались от природы. Человека зомбируют, скоро будут, пожалуй, и клонировать… В человеке разжигают страсти, – думал я, путаясь в мыслях. – А где страсть – там разрыв. Страсти не соединяют людей. Где страсть – там нет свободы. Сейчас в стране – разгул именно страстей, разгул темной силы, дьявольски срежиссированный кем-то…»
…Дурманил запах невидимых глазу цветов и трав.
Все пытался отогнать тяжелые мысли, внезапно пришедшие при купании. Хотелось, чтобы было все, как в детстве. Вот ведь все рядом: речка, бесконечная степь, запахи цветов и трав. Что еще надо?..
«Ведь и раньше, в моем детстве, темные силы были, да еще какие. Именно тогда, когда я был маленьким, они и родились.
Или еще раньше. Они были всегда. Только мы в детстве не знали это так, как знаем сейчас. Мы просто жили, и все. И мои родители, и родители моих сверстников, в большинстве неграмотные, они не знали так, как мы это сейчас знаем. И жили себе, как могли, радуясь жизни…
Жили радостней, жили коллективней, а теперь начинаем не понимать самих себя.
«Современный коллективизм – это последний барьер, который возводится человеком на пути встречи с самим собой», – утверждал еще пятьдесят лет назад Мартин Бубер.
Неужто действительно так?
Уединение лечит, когда самыми тяжкими формами одиночества страдают те, кто находится среди людей?
Может, для сохранения здоровой психики необходимо чередовать общение с себе подобными и погружение в себя. Но как это сделать в наше-то время?.. Может, так, как я сейчас, вырвавшись к своей речке?.. Как мне повезло с моим походом…»
…Под утро странный звук – металлический и резкий вначале, потом рыхлеющий, но быстро усиливающийся и разрастающийся вширь неимоверно, надвигался на мою палатку. Я лежал, пытаясь понять, что происходит: откуда этот звук? Похоже, он принадлежал огромному механизму, который вот-вот подомнет меня под себя. В какой-то момент показалось, что это отдаленно похоже на звук проходящего мимо поезда. Но почему он так упрямо идет на палатку?
А что, если не выскочу? Не будет ли это непростительной оплошностью, которую потом ничем не объяснить и которая будет стоить мне слишком дорого?
Я рванул «молнию» и раскрыл выход.
В тот момент, когда я оказался снаружи, звук значительно стих, но был все же силен. Конечно же, это звук от проходившего где-то в двух-трех километрах от речки поезда. Но почему он был все-таки таким устрашающе громким, бесформенным и будора-жаще близким?
Я огляделся. Туман и роса неимоверные. Палатка снаружи вся мокрая.
Все вокруг: уходящая от меня, от речки в сторону железной дороги степь-матушка, сама речка в трех десятках метров, вытянувшийся влево-вправо лесок вдоль нее – все тонуло в тумане.