В плену
Шрифт:
– В нашем царстве...
– Мы белые - черные ночью. Будем петь и летать, не замолкнем. Серебром затканы наши одежды, горят самоцветы. Мы вольные, чистые, цепкие. Нагоним мы хлещем и бьем, а встречая, мы раздираем. Срока нам нет. Скрыт от нас час. И с обреченных не снимем проклятья. Сердце будет биться безвыходно, безрадостно, безнадежно.
– В нашем царстве...
– Мы белые - черные ночью. Теплом не повеем. У нас острые зубы и цепкие когти. Уж близко время, великая тишь сойдет
– В нашем царстве...
– Мы другие, не черные и не белые - мы бессмертные. Полночь идет. И проклятое сердце жаром овеяно, рвется и стонет. Мечемся, мечем печаль, мы свищем, горкуем, не знаем дороги. А те, кому жизнь не красна, зовите нас горевать свое горе. Горе не заплачет.
– В нашем царстве...
– Чует, подкатывает сердце. Что ж! Мы разгоним невзгоду, призарим, мы запоем по заре в три звонких голоса, мы растеряем тоску по полю, по лесу. Солнце, звезды, месяц, запирайте небесным ключом змею! Мы облегчим тебе боль!
– В нашем царстве...
– Мы не белые, не черные, не бессмертные, мы из стали, каляные. Ничего не боимся, ни муки, ни пыток, мы сами пытаем. Нет непогоды на нас, никому нас не унять. Встретим и бросим на горе, встретим - разлучим, пустим по полю. Эх, вы люди, безлюдье безудалое!
– В нашем царстве...
– Мы крепки в огне, мы не дрогнем. Заведем хоровод и летаем по полю-приволью. Смерть с нами. Вон она машет костлявой носовой рукою! Стук да постук, властница смерть! А нам своя воля гулять!
3
Зеленоватая ночь, туманная, в колеблющихся тучах.
Не слышно ни звуков, ни голоса. Но все живет, завеянное зеленоватым светом.
И кажется, пройдут века, и ничто не шелохнется, никто не подаст голоса.
Бесшумно подымаются мысли, идут и замирают, сливаясь с зеленоватым светом.
И то, чего минуту так сильно желал, отступает.
С отчаянием я вызываю пережитое. Но все замолкло и прячется.
Прямо через окно идет зеленоватый свет, идет и проникает в душу.
Не смерть, нет смерти в этой ночи, есть своя странная жизнь.
Уж не такая ли вечная жизнь?
Медленно впитывается зеленоватый свет, медленно обволакивает душу.
4
Здравствуй, Сорока!
Откуда прилетела?
Побелел твой передник... или примерз к тебе снег.
Что, Сорока, мерзнешь?
Под моим окном не тепло. Сорока, ты дрожишь?
Спрячься под крышу, там дождешься тепла. Я ничего не могу тебе дать.
Ты давно тут живешь, после долгой зимы оживаешь и летишь, чуть пригреет весеннее солнце.
Сорока, скажи мне, Сорока, как ты
5
В бледном тающем свете темная тень на крыльце.
В белом венчике месяц плывет.
Частые звезды.
А вдоль леса сонная туча, как тяжелая самка, весенняя вестница.
Скрипят старые сосны.
И вдруг переклик петушиный...
И кажется, где-то уж солнце играет и прыгает сердце - глупый малый зверок.
6
Лебеди, белые лебеди! Снова к нам, не забыли.
От вашего крика, от шелеста крыльев земля сбрасывает белую шубу.
Помните, вы улетали и гнался за вами снежный буран.
Я провожал вас.
Лебеди, белые лебеди!
Дни проходили в молчании.
Хмурые тучи по сердцу ходили.
Лебеди, как высоко вы летите...
Если б и мне полететь!..
7
КЛАДБИЩЕ
Лучистое солнце неугомонно-порывисто дышит на пробуждающуюся землю.
Над головою, в густой теплой сини, вереницы птиц.
Под ногами ярко-зеленые нетронутые побеги первых травок.
А речное царство - голубое поле, изборожденное золотисто-отливными волнами, растет с часу на час и осаждает берег, берет острова, подходит к лесу и, врезаясь в глубь леса, плывет бурливо среди старых, поседевших елей по хрустящим мхам и медвежьему следу. К вечеру, на ало-пурпурной заре, река займет от края и до края всю полосу, зальется в пунцовый терем солнца, под его разноцветно-облачную кровлю.
Такая поднялась повсюду жизнь: и в темных покосившихся дряхлеющих избушках, и по дорогам - еще сырым и вязким, и по дворам, и в моем сердце...
Кто это музыку разлил под лазурным сводом, звучащую ширь глубокой грусти - кто это глядит влюбленно с каждой земной пяди?
Миновав серый частокол острога, поле ласковой озими, я спустился под гору и вышел к кладбищенской ограде.
Целый цветник крестов встретил меня, весело перемигиваясь.
И мшистые надгробные ящики, как старики, загораживаясь ладонями от солнца, защурились.
Поодаль, у свеже-желтой могилки, у одинокого тесового креста, копошился живой цветник детских глазенок, детских рубашечек, детских головок.
А на зеленой кровле белой церкви старая ворона, словно нянька, чистила лапкой свой затупелый клюв.
И высоко, выше церкви, выше колокольни, шумели развесистые кедры.
Лес зеленых хвой разыгрывал на своих мягких травинках странные песни: и похоронные, и разгульные, и плакательные.
Я стою под пышными кедрами, прислушиваюсь к их переменчиво шумящему голосу, залитому зардевшимся лучом запыхавшегося солнца, в золоте капелек-струек которого рождались все новые и новые жизни.