В погоне за собой, или Удивительная история Старика
Шрифт:
– Там познакомился с Итаном?
– Да,– на моем лице заиграла улыбка, какой обычно улыбаются люди, когда вспоминают что-то приятное.– Когда я после университета устроился на работу, Итан был членом рабочего коллектива уже семь лет. Он помогал мне и после первого же рабочего дня пригласил меня на ужин к себе домой. Жена у него готовит прекрасно.
– А ты женат?
– Был,– отпив вина, кивнул я. Раньше при упоминании о разводе у меня наверняка что-нибудь, да ёкнуло бы внутри, но на тот момент ничего не было.– Мы развелись два года назад.
– Она тебя бросила?
– С чего вы взяли?
– Люди в теме разрыва отношений горделивы, в особенности мужчины. Если бы ты ушел от нее, то обязательно бы это упомянул, прямо, или хотя бы косвенно. Обоюдное согласие – бред. Всегда есть инициатор, а бросаемый, даже если ему впоследствии и будет легче, все равно чувствует уязвление собственной гордости. А по какой причине она тебя бросила?
Акель сделал упор на «бросила», и уже тогда меня это все-таки укололо.
– Не хватало денег. Променяла меня на другого.
– Все они женщины такие, да?
– И не говорите, Акель. Меркантильные, без…
Тут я замолк, заметив, каким взглядом смотрел на меня Старик.
– Вы что, смеетесь надо мной?
– Еще как, Клим,– кивнул мужчина.
– Почему?
– Потому что слышал подобные истории сотни раз. Потому что вижу перед собой еще одного законченного неудачника. Я сразу это понял, как только ты вошел в мою комнату,– Старик с ухмылкой пригубил вино. Его мое изумленное выражение лица развеселило еще сильнее.
– Простите?
– Я назвал тебя законченным неудачником, а ты просишь у меня прощения. Опять. Не говоришь: «Ты что, страха лишился, старый козел?!», или хотя бы: «Да что вы себе позволяете?!». Нет, ты говоришь: «Извините?». Рассказываешь мне, что тебя бросила жена, и жалуешься на то, что все женщины «меркантильные», как настоящий, полноценный, нелюбящий себя и свою жизнь, закомплексованный нытик и неудачник.
Тут я вспылил и подскочил на месте.
– Что вы такое говорите?!
– Что ты инфантильный неудачник, брошенный женой закомплексованный слюнтяй. Мне казалось, я понятно изъясняюсь.
– А ты старый и дряхлый инвалид, брошенный семьей и не способный самостоятельно даже сходить в туалет!
Да уж, провоцировать Вирт умел. Так быстро вывести меня из себя, заставить разозлиться и наговорить такого… у него определенно дар.
Сказав это, я еще несколько секунд ощущал, как у меня в груди пылает огонь, но потом его потушил холодный ветер ужаса.
«Что я ему наговорил?!»
В те несколько секунд я слышал, как земля падает на крышку моего гроба.
– И как тебе удалось меня раскусить?
Что меня изумило еще сильнее, так это то, что Акель ничуть не обиделся. Он продолжал ухмыляться и смотреть на меня изучающим взглядом. Осознав это, я окончательно перестал понимать, что к чему.
– Все, что ты только что перечислил – правда,– не дождавшись ответа, сказал Вирт.– Да, я стар, да, я инвалид, да, моим сыновьям на меня плевать, и жене тоже, когда она еще была жива. Госпожа Соднер любила лишь купюры, которые я зарабатывал. И меня это устраивало, Клим, потому я это и допустил, по собственной воле. Мы не способны контролировать все в своей жизни, как, например, я не мог контролировать то, что мы с родителями попали в аварию. Не знаю, как так получилось, быть может, Господь махнул своей светлой рукой, или папаша не смотрел на дорогу, когда этот торчок Дюбуа потерял управление над своей машиной, но так получилось. Другие же аспекты своей жизни каждый человек волен создавать и контролировать, и ты свою никчемность, Клим, создал сам, а все остальные твои проблемы, такие как уход жены, подавленность, и подобное, попросту вытекающие последствия. Все это – целиком твоя вина, поэтому не нужно все валить на других. Спроси себя, какая уважающая себя женщина захочет жить с патологически инфантильным неудачником, извиняющимся даже тогда, когда обижают его? Одно дело, если бы ты стремился и работал, тогда бы она оставалась и поддерживала тебя, но если мужчина уныло плывет по течению, никакая любовь этого не вынесет. А если бы ты вовсю пытался улучшить свою жизнь, но она все равно ушла к другому, то тогда никакой любви нет, и не было.
После того, как Старик завершил свой монолог и прекратил тыкать меня в миску с унижениями, мы некоторое время молчали, но потом я, проглотив комок в горле, спросил:
– И зачем вы мне все это говорите? Мы с вами едва знакомы…
– Это ты должен спросить у себя, Клим. Почему я говорю это именно тебе, почему именно так, и почему именно сейчас?
– Не знаю.
– Я тоже,– ответил Акель, но я не знал, можно ли было этому верить, или нет.– Все мы рождаемся никчемными. Глупыми, слабыми, маленькими. Мы не умеем ходить, да что уж там, человек на первых неделях даже голову самостоятельно держать не способен. Мы ничего не знаем, ничего не умеем. Мы как несобранный конструктор, лишь множество деталей, сваленных в одну кучу. Большое значение играет воспитание, как родительское, так и школьное, но все же самую большую роль играет то, как себя строим мы сами. И пока человек, неважно, каким или в какой среде обитания он родился, в богатой семье или бедной, благополучной или нет, инвалидом или полноценным, не осознает и не примет свою никчемность, он не начнет расти. Наш мир – большой единый механизм, и каждый человек в нем – деталь. Если он выполняет свое предназначение, он работает и процветает, но если нет… в механизме неработающие детали не нужны, Клим. Их просто выбрасывают на свалку, а на освободившееся место ставят новые.
Закончив свою мысль колоритной фразой, он допил остатки вина в своем бокале, вытер рот лежавшей рядом салфеткой, и положил ладони на стол.
– Пожалуй, на сегодня еды хватит. Хочу прилечь, но сначала в туалет.
Шмыгнув носом, я тоже вытер губы, после чего поднялся и пересадил Акеля в коляску.
– За мной,– скомандовал Старик, после чего развернулся и покатил в сторону своей спальни.
Попав в его комнату и приблизившись к двери, которая вела в уборную, я открыл ее и помог своему подопечному подняться. Обвив мне шею правой рукой, словно раненный солдат, и перенеся почти весь свой вес на меня, господин Вирт потихоньку зашагал вперед. После он оперся об унитаз, отделанный в стиле модерн, и взглянул на меня сквозь легкий прищур.
– Подожди меня снаружи. Убери коляску в угол комнаты, уж как-нибудь до постели дойду.
Кивнув, я вышел, закрыл дверь, и направился на кухню за положенной после ужина таблеткой.
Отворив дверцу, осмотрел целую армию лекарств. В авангарде находились пачки с таблетками и пузырьки, которые имели меньшую важность: витамины, успокоительное, и тому подобное, а в арьергарде этого фармацевтического войска располагались более серьезные препараты, снижающие или повышающие давление, и другие, назначение которых я не знал (и, судя по тому, что Фернандо меня не просветил, знать не должен).
Достав одну зеленую таблетку из банки, я вернулся в спальню и успел только две минуты простоять у панорамного окна, как вдруг из туалета послышался зов Акеля.
Отперев дверь, я увидел мужчину. Он стоял в дух шагах от проема, опирался на стену, а ноги его тряслись так, что он едва умудрялся оставаться в вертикальном положении. Поспешив ему на помощь, я вновь опер Старика о себя и помог добраться до кровати, практически неся его на себе.
– Мой комплект одежды для сна лежит в том шкафу,– он указал пальцем в нужную сторону.– На третьей полке снизу.