В погоне за Солнцем (другой перевод)
Шрифт:
Продолжая рассказывать о соотношении солнца с трагической любовью, Габриела поставила мне запись “Богемы” Джакомо Пуччини (1858–1924). Вскоре мы смотрели, как в первом действии Мими, героиня-белошвейка, страдающая от чахотки, встречает Родольфо, нищего поэта, живущего этажом выше. Свеча Мими погасла, она просит Родольфо зажечь ее, затем идет в свою комнату, но возвращается, чтобы сказать, что потеряла ключ. Обе свечи гаснут на сквозняке, молодая пара ищет ключ в темноте. Героиня начинает свою партию: “Зовут меня Мими, но мне имя – Лючия… Но раннею весною солнце весь день со мною, мне первой шлет улыбку мая, сверкая”. Они клянутся оставаться вместе, приходит весна. В действии IV в своей предсмертной арии Sono andati? Fingevo di dormire (“Мы одни здесь? Я спящей притворилась”) Мими переживает миг их первой встречи (“Солнце весь день со мною!”). Эта сцена должна производить колоссальное впечатление в Ла Скала с ее пятью ярусами, убранными в цвета восхода – красный и желтый. Но “Богема” – не единственная опера Пуччини, где
Танец Солнца и Луны в традиционной Японии
Когда я пришел к Габриеле в следующий раз, она была после болезни и с трудом могла преодолеть несколько метров от стула до полки с видеокассетами. Я заваривал чай, пока она ставила одноактную оперу Пуччини “Сестра Анжелика” (1880). Главный персонаж в этом произведении – девушка, родившая вне брака и сосланная в монастырь, чтобы замаливать грехи. Действие оперы начинается чудесным майским вечером. Сестра Анжелика и остальные сестры собираются, чтобы отметить дни, когда заходящее солнце окрашивает в золото фонтан в монастырском дворе, что символизирует “светлую улыбку Богоматери”. В конце оперы Анжелика, услыхав о смерти своего ребенка, принимает яд, а самоубийство, разумеется, смертный грех. Солнцем отмечено как начало оперы, так и ее кульминация: когда Анжелика просит у Девы Марии снисхождения, в знак прощения, дарованного ей, вспыхивает свет.
Солнце как знак бесконечной благости Бога фигурирует в качестве темы и у другого великого композитора – Рихарда Вагнера (1813–1883). В “Золоте Рейна” (1869), первой части “Кольца Нибелунга”, сладострастный карлик Альберих ухаживает за тремя русалками, охраняющими золото на дне Рейна: “Озаряя мглу, льется свет золотой… Девушки, что у вас там блестит?” Русалки прекрасно знают, что именно охраняют, и поют: “Золото Рейна! В блеске зыбком скользим мы привольно!” Не получив желаемого от русалок, Альберих похищает у них драгоценный клад, из которого потом отливает заколдованное кольцо. Так солнце и золото сплавляются воедино в талисмане бесконечной мощи.
Когда главный герой, Зигфрид, выходит на сцену в третьей части, он натыкается на спящую Брунгильду и пробуждает ее поцелуем одновременно с восходом солнца. Большая часть “Зигфрида” оркестрована в мрачных минорных аккордах, но в этот момент скрипичная секция вступает на высоких нотах, а духовые берут первые два аккорда, уступая затем арфе и струнным в еще более высоком регистре, когда Брунгильда, ослепленная утренним блеском, восклицает: “Здравствуй, солнце! Здравствуй, свет! Здравствуй, радостный день!” Яркое сочетание инструментов, используемое Вагнером для воспевания солнца во всей его славе, чрезвычайно редко для его музыки [776] .
776
См.: Richard Donington, Opera and Its Symbols. New Haven: Yale University Press, 1990. Р. 125ff.
Несмотря на это, в своем великом раннем произведении “Тристан и Изольда” (1857–1859) Вагнер единственный из оперных композиторов заставляет своего персонажа яростно нападать на солнце:
Проклятый свет!Проклятый день!Мучишь вечно ты меня!Вечно факел тот не гаснет,Даже ночью нам грозит он!Ах! Изольда!Милый друг мой!Сжалься! Скажи, когдаТы его потушишьИ возвестишь мне счастье?Когда ж погаснет свет?Солнце в самом деле может быть символом цивилизации и праведной жизни, но Тристан отвергает все это, отдаваясь Nachtzicht, ночному видению. Вагнер здесь возвращается в прошлое, к египетскому мифу, противопоставлявшему силы света (Хорус) силам сексуальности (Сет) [777] .
Любовь Тристана и Изольды осуждена миром. Любовники могут встречаться только под покровом ночи, и это еще одна причина их ненависти к ложным ценностям дневного освещения и преданности das Wunderreich der Nacht (чудесному царству ночи). Как указывал дирижер Чарльз Мак-Керрас, музыка соответствует либретто: “Сперва аранжировка, изображая тщету и обман дня, яркая и блестящая, а затем она резко становится ночной и мрачной” [778] .
777
Остальные повторяют за ним. В опере Шарля Гуно “Ромео и Джульетта” (1867) хор поет о Ромео: “Ромео нас не слышит, весь отдавшись младой любви. Ночь сладкой негой дышит и навевает счастия сны”. Можно взять примеры и из популярной музыки: “День – враг мой, ночь – мне друг. Когда солнце заходит… я один… с тобой… на всю ночь”, – поет Элла Фитцджеральд. Скай Мастерсон поет в “Парнях и куколках”: “Мой час – темное время дня”, – а ночное создание Эдит Пиаф, завидев утреннее солнце, восклицает: Voil`a, le salop! (“Вот он, сукин сын!”)
778
См.: Bryan Magee, The Tristan Chord: Wagner and Philosophy. New York: Henry Holt, 2000. Р. 216–21.
Габриела объясняла мне, что наполняющее рефреном всю оперу проклятие дневному свету получило собственное имя Tagesgespr"ach – “тема дня”. Вагнер погрузился в эту диалектику света / тьмы благодаря произведениям Артура Шопенгауэра (1788–1860), в особенности “Миру как воле и представлению” (1819) – его воздействие Вагнер описывает в автобиографии как “чрезвычайное и определившее всю мою жизнь” [779] .
Опера “Тристан и Изольда”, сочиненная Вагнером через два года после знакомства с книгами Шопенгауэра, сопоставляет свет и тьму с двумя основными концепциями книги – феноменом и ноуменом, при этом первый является нашим представлением (ложным) о мире, в то время как настоящий мир – это ноумен, в котором все нераздельно и едино. Большинство людей живет в “мире повседневности”, а узкий круг элиты, к которому принадлежит и Тристан, способен разглядеть за этой химерой другой мир, одновременно и более ужасный, более реальный, способный дать более глубокое удовлетворение, поскольку только в этом настоящем мире он может навсегда соединиться с предметом своей любви. Тристан осознает, что полностью погрузиться в царство ночи они с Изольдой смогут лишь после смерти, поэтому его сердце – todgeweihtes Herz – посвящено смерти. Он восторженно поет:
779
См.: Michael Tanner, Wagner. London: HarperCollins, 1996. Р. 101.
Одно из величайших музыкальных произведений западной культуры оказывается прямой атакой на солнце. Возможно, именно поэтому “Тристан” обвиняли в “антицивилизационной направленности”. А Габриела предложила нам переместиться дальше в глубь времен, к Моцарту (1756–1791), который специально изменил многие элементы сказочной истории, легшей в основу его величайшей оперы “Волшебная флейта”, чтобы превратить ее в гимн солнцу.
Моцарт сочинил “Волшебную флейту” в год своей смерти. Либретто, написанное старинным другом композитора Иоганном Йозефом Шиканедером (1751–1812), основано на сюжете, разыгрывающемся в Египте, где Царица ночи символизирует силы добра, а мавр Моностатос, черный снаружи и внутри, – силы зла. Моцарт и Шиканедер превратили Царицу в символ греха и добавили фигуру Зарастро, мудрого верховного жреца Изиды (Солнца). Зарастро (чье имя происходит от Зороастра / Заратустры) похищает принцессу Памину, чтобы в храме Солнца освободить ее от злого влияния матери, Царицы ночи. Та в свою очередь посылает на поиски и освобождение своей дочери молодого принца Тамино, тем более что ему обещана рука Памины. После многочисленных испытаний, которым Тамино подвергает волшебник Зарастро, принц не только узнает правду о жестокой Царице, но и добивается свободы и любви Памины, в кульминационной сцене молодая пара вступает в храм Солнца.
Джудит Джеймисон (р. 1943) в роли Солнца в новой постановке 1968 года “Икара” Лукаса Ховинга. Несмотря на то что очень немногие балетные постановки делают главным героем саму звезду, Айседора Дункан (1877–1927) написала, что танец есть “ритм всего, что умирает, чтобы ожить снова; это бесконечный восход солнца” (Photo © Jack Mitchell)
Южноафриканский дирижер Уильям Кентридж отмечал, что имеются “разбросанные по всей опере примеры обращения тьмы в свет и солнечного цвета, изгоняющего ночь”, и разумеется, у солнца роль гораздо больше, чем просто “сиять”. Второе действие начинается в пальмовой роще с золотыми листьями, в центре возвышается пирамида, окруженная тронами восемнадцати жрецов Солнца; в финале эта сцена преображается в солнце. Звезда даже имеет собственную тональность, до мажор, которая на протяжении оперы символизирует солнечное сияние. Моцарт и Шиканедер были масонами, и масонские символы появляются в опере постоянно, а центральным в масонской системе было солнце. Историк музыки Уильям Манн утверждает, что Моцарту нужно было “выдумать связь между масонством своего времени и Древним Египтом, [откуда] масонство ведет происхождение” [780] . Эта опера в особенности восхваляет солнце из-за его большой значимости для давно существующего секретного общества. Масонская энциклопедия, вышедшая в 1912 году, объясняет:
780
William Mann, The Operas of Mozart. New York: Oxford University Press, 1977. Р. 597.