В погоне за солнцем
Шрифт:
– Я не о нем. Я о лорде-хранителе. Лорд вьер Шаньер - человек долга. Он неглуп и знает, что драконы проснутся. Вы могли бы обсудить и согласовать с ним дальнейшие действия - твои и Холмов.
– Миринэ, - мягко улыбнулся я, - я знаю, что мне делать. Правда. Лорд-хранитель, думаю, тоже, и не нуждается в моих советах. Время на исходе, я чувствую это. И не хочу задерживаться нигде.
Она вымученно улыбнулась в ответ.
Пауза затягивалась, превращаясь в молчание - вязкое и липкое, неприятное, обнимающее со всех сторон.
– Ты права, - сказал я, неожиданно для себя. Миринэ удивленно вскинула на меня взгляд.
– Права во всем, что сказала. Но я не могу рассказать. Пока. Не могу, даже если бы захотел. Воспоминания... еще слишком ярки.
– Пока ты их не отпустишь, они не утратят четкость, - тихо ответила она. Не осуждая, не поучая - просто говоря. И переживая за меня.
– Я не могу. Не сейчас.
Мир застыл еще одной паузой - давящей, не дающей вздохнуть. Словно в капельке янтаря.
Паузой, когда, наверное, уже давно стоит уходить и прощаться, а мы не уходим.
– Когда ты пришел, - негромко начала она, и я понял, что ошибался. Тишина была не тягостной, а выжидающей; сотканной из ее молчания и незаданного вопроса, - то сказал, что больше не сказитель, и был в этом уверен. Но уже на Совете ты говорил иное. На Совете - и после. До сих пор.
– И что ты хочешь услышать?
– голос вдруг сел, охрип, и неприятно царапал слух.
– Где конец твоей игры? Ты принял себя, свою судьбу, поверил в себя - или только играешь?
– Я не знаю, - когда молчание затянулось до невозможности, и не ответить я просто не имел права, сказал я.
– Я хотел бы, что бы все было так, но... Я не верю в себя, но делаю то, что должное, - и твердо закончил: - И буду делать. Не сомневайся.
– Если ты не веришь в правильность того, что делаешь, все зря.
– Миринэ, я не могу, просто не имею права верить в себя, пока всё твердит об обратном. Если Она протянет мне руку, если Она покажет, что это мой путь - я поверю. Ей.
– Ты должен поверить не Ей, а в себя. Вне зависимости от того, что Она скажет и сочтет нужным.
– Верю я в себя или нет - мое дело. И разбираться с этим мне. А с тем, верю ли я в своей путь... в то, что я действительно elli-e taelis и что я достоин им быть - Ей.
– Если ты думаешь, что одно не влияет на другое, то заблуждаешься.
– Оставим это, - чувствуя, что разговор принимает опасный оборот, а я снова начинаю раздражаться, сказал я.
– Я буду делать вид, что ничего не изменилось - и хватит об этом.
И тихо, с грустной усмешкой, закончил:
– Иногда это лучший способ заставить поверить себя и других.
Миринэ качнула головой, несогласная, но ни слова возражения не сорвалось с ее губ.
Только - прощания. Скупые и сдержанные.
– Прощай, Мио.
– Прощай... Миринэ.
***
Прошло уже больше часа с тех пор, как Лес сомкнулся за нашими спинами пологом шепчущей на ветру листвы, укрыв нис-Эвелон, а из головы никак не шли слова Миринэ.
Вернее, не ее слова, а мой ответ.
...Солнце вплеталось в листву тончайшим кружевом - зелено-золотистым, слепящим глаза. Утренняя свежесть ушла, сменившись невыносимой духотой, какая бывает только перед грозой. И с этой духотой на Лес опустилась тишина.
Тишина, в которой не переломится хрупкая ветка под мягкой поступью хищника, которую не прорежет птичья трель. Тишина не та, от которой пробегает дрожь, или начинает звенеть в ушах, а другая - странно-задумчивая, вкрадывающаяся в паузы между словами.
Нэльвё и Камелия перебрасывались ничего не значащими фразами, пытаясь втянуть меня в разговор, о наверняка собирающейся грозе, о скучной и долгой дороге, о том, когда лучше сделать привал... о чем угодно, только бы не молчать.
Даже шумный, обычно навязчиво-озорной ветер не шумел в густых кронах, не трепал кое-как заплетенную косу, не нашептывал очередные сказки - словно нашел на сегодня дела поинтереснее, чем развлечение хандрящего сказителя.
А жаль. Я был бы рад ему - моему извечному спутнику. Особенно сейчас.
Я зажмурился, когда плещущееся над головой море вдруг схлынуло, сменившись ослепительной белизной, и по глазам ударил яркий свет. Инстинктивно натянув поводья, я заставил лошадь - тонконогую, беспрекословно подчиняющуюся воле всадника - остановиться и вскинул руку к лицу.
Мы вылетели на прогалину, обрывающуюся пропастью. Я поднял взгляд от волнующегося моря, невозможно-зеленого, дрожащего в ладонях скал - и замер, забыв, что нужно дышать. Передо мной в капельках радуг и водной пыли дрожали, переливаясь, Поющие водопады. Не в призрачной дымке дали, а вот, рядом, протяни руку - и коснешься...
– Вот бы оказаться там...
– прошептала Камелия, кажется, бесконечность минут спустя.
Наваждение растаяло. "Конечно же, он не может быть так близко", - пришла запоздалая и оттого досадная мысль. Словно я, как мальчишка, повелся на нескладную чушь.
– Еще окажешься, - отмахнулся Нэльвё. И, вырвавшись вперед, подхлестнул нас нетерпеливым: - Поехали!
– Когда?
– с неожиданным упрямством спросила Камелия. И напомнила - спокойно и безразлично, хотя мне послышалась неприкрытая горечь: - Меня не пустят одну.