В погоне за солнцем
Шрифт:
Я резко вскинул голову, обжигая полным ненависти взглядом того, кто ловко вытянул из-под моего носа капельку-бриллинт.
Нэльвё, пакостливо ухмыляясь, отступил на шаг, разрывая дистанцию. И на мгновение разжал пальцы, позволив подвеске птицей выпорхнуть из них - и рвануться назад, когда цепочка натянулась звонкой струной.
Видя, что я не свожу с подвески-капельки взгляда, Отрекшийся отвел руку вбок и приподнял ее, любуясь игрой переливчатых радужных бликов в острых гранях.
– Отдай, - не просьба, приказ. Пока ещё сдержанный; опаляющий, но не угрожающий.
– Что это?
– повторил он вопрос Камелии, отступая еще на шаг.
– Отдай. Немедленно.
– Скажи что - и отдам.
Я молча протянул руку, не сводя с Нэльвё злого взгляда.
– Какой-то амулет? Нет?
– начал гадать он, вглядываясь в мое лицо, словно не замечая, как оно все уродливее кривится в маске гнева.
– А, может быть, подарок возлюбленной?
– Я тебе этого не прощу. И не забуду.
– Или ключ от чего-то?
– насмешливо продолжил он. От злости меня почти трясло. Я едва удерживал готовые сорваться с языка слова проклятья - жестокого и злого, как то, что он делал сейчас.
– Родовая безделушка? Или...
– Память о сестре, погибшей на войне.
Воздух всколыхнулся голосом, который я меньше всего ждал услышать.
Который - и о чем.
Она не могла это знать, просто потому, что не могла, - зато могла почувствовать, кто и с какими чувствами дарил эту маленькую, смешную в своей кажущейся ценности вещицу.
Рука Нэльвё опустилась, и сам он посерьезнел, разом оставив глупую шутку. Но было поздно.
– Доволен?
– едко спросил я. И, шагнув к нему, вырвал кулон из его пальцев. Нэльвё не успел ослабить хватку - и тонкая цепочка порвалась, жалобно звякнув.
Не оборачиваясь, я развернулся и, не оборачиваясь, направился в спальню, со всей злости хлопнув дверью.
***
Взгляд беспорядочно метался по комнате, цепляясь за предметы обстановки, пока я мерил комнату нервными шагами. Хотелось перевернуть ее всю, вверх дном, крушить, ломать, бить на части то, что только попадется под руку. От окончательного срыва в приступ бесконтрольной злости меня удерживало только четкое осознание того, что комната принадлежит не мне.
Удерживало - и бесило еще больше.
Тихонько скрипнула дверь, и в появившуюся узенькую щель, вкрадчиво, по-кошачьи, проскользнула Миринэ.
Аккуратно прикрыв за собой дверь, она прислонилась к ней. Молча.
И правильно делала! Стоило ей сказать хоть слово - и я сорвусь на нее, даже если не хочу.
При Миринэ бессильно метаться по комнате было еще глупее, и, в конце концов, мне это просто надоело. Злость перегорела, надломилась с сухим треском - и навалилась апатией. Я обессиленно сел на кровать, равнодушный ко всему.
Помедлив, зашуршал ворс ковра мод мягкими шажками - и прогнулась перина. Миринэ присела рядом, по-прежнему молчаливая.
– Ты так и не рассказал мне о том, что случилось, - тихо начала она. Мы сидели на редкость глупо: слишком близко для приятелей и слишком отстранено для друзей... или не друзей.
– И не скажу, - отрезал я, чувствуя, как злость поднимается вновь. Сначала удушающим дымом, и только потом - пламенем.
– Миринэ, пожалуйста, не надо. Я не хочу об этом ни думать, ни вспоминать. Ни, тем более, говорить.
– И напрасно.
– Я сам решу, что напрасно, а что нет. Хорошо?
– Мио, пойми: пока ты отрицаешь свое прошлое, пытаешься забыть его, отдалиться от него, ты не сможешь жить дальше.
– Да причем здесь это?!
– рыкнул я, вскакивая и резко поворачиваясь к ней.
– Я ничего не отрицаю, ясно? Я просто не хочу вспоминать! Что в этом такого?!
– Отрицаешь, - повторила она, не сводя с меня упрямого взгляда. Даже больше, чем упрямого - уверенного, непоколебимого! И это злило меня больше всего.
– Сделай милость: не говори о том, чего не знаешь!
– Ты просто бежишь от себя!
– отчаянно, почти срываясь на крик, воскликнула она.
– Как ты этого не поймешь?!
– Это ты не поймешь, потому что просто не сможешь понять! Ты не знаешь, что я пережил, что со мной стало! Как ты можешь что-то говорить, и...
– я осекся, замолчав. Слова застряли в горле ломким льдом, снежным крошевом, когда ее синева взгляда, пронзительно нежная, вдруг вымерзла до холодного дыхания зимы.
– Я не знаю?!
– даже не прошептала - прошипела она. И, сорвавшись на крик, так не похожий на ее мягкий переливчатый голос, продолжила зло и горько: - Я не знаю, каково это? Я не могу понять?! Все, что было мне дорого, сгинуло в этой войне. Я тоже потеряла близких. Я тоже слышала, как мир рвется на части, тоже задыхалась его болью. И диссонансы, бьющие по оголенным нервам, тоже сводили меня с ума! Но я почему-то нашла силы идти вперед, и не срываюсь на тех, кто хочет помочь!
Она замолчала так же резко, как начала, но ее дрожащий от злости голос все еще звенел у меня в ушах. Ярость, владевшая мной еще совсем недавно, ушла совсем, оставив после себя не пустоту выжженной души, а стыд и отчаянную злость.
Злость - и чувство вины.
– Миринэ, я...
Она оборвала меня, не дав сказать и двух слов, хлестнув наотмашь:
– Иди к драконам!
– Миринэ!
– бесконечно-виновато, извиняясь, с сожалением.
– Иди к драконам!
– повторила она зло и попятилась, когда я шагнул к ней.
– Да, к тем самым, к которым ты собрался, на Жемчужные Берега. Надеюсь, они тебя сожрут, и больше я никогда тебя не увижу!
– Миринэ, перестань!
– Не хочу тебя видеть! Убирайся!