В погоне за солнцем
Шрифт:
Напряжение, звеневшее перетянутой струной, вдруг оборвалось. Злость, владевшая Айори, отпустила ее, и она улыбнулась почти виновато.
– Прости, я опять на тебя давлю, - негромко, с сожалением сказала она и потянулась к Иришь.
Девушке стоило большого усилия не отшатнуться, позволив ей мягко погладить щеку.
Пальцы Айори не были холодными. Напротив: такими горячими, что кожу неприятно закололо.
– Вы - самое дороге, что у меня есть, - тихо начала она, не сводя с Иришь нежного взгляда.
– И я очень боюсь вас потерять. Поэтому сейчас, когда это едва не случилось, мне так тяжело держать себя в руках.
Айори порывисто подалась вперед - и обняла ее. Прежде сердце Иришь бы замерло, пропустив удар, а теперь не сбилось с привычного хода.
Леди-правительница говорила так искренне и проникновенно, что ей невозможно было не поверить - но Иришь не верила. После сегодняшних потрясений она увидела ее как никогда ясно, словно с глаз вдруг сдернули бархатную повязку.
Сколько еще неприятных прозрений ее ждет?
Иришь вымученно улыбнулась. Больше всего ей хотелось брезгливо отодвинуться, выпутаться из кольца рук матери. К ее облегчению, она отстранилась сама. Расплела ласковые, удушающе-тяжелые, как аромат роз, объятья и ласково погладила ее по волосам.
– Уже совсем скоро приедем.
– "Скоро"?
– запоздало насторожилась Иришь.
– Мы не в Излом Полуночи?
– В этом нет смысла. До свадьбы остался всего день. Мы остаемся в Арьеннесе.
– День?
– прошептала Иришь, отказываясь верить услышанному.
– Но разве...
– Разве "что"?
– холодно спросила Айори, смотря на нее с прежней жестокостью.
– Ничего.
Иришь вновь обессиленно откинулась на спинку сидения. Силы оставили ее.
Силы - и какая бы то ни было уверенность. Сумятица чувств, едва улегшись, вновь закружила ее, не давая остановиться, подумать и, наконец, решить...
Глава 5
За окном давно занимался рассвет. В комнате было темно: ни единый, даже самый робкий лучик не пробивался сквозь плотно задернутые шторы. Жарко горел камин, но растопить холод, звенящий в воздухе, морозным дыханием оседающий на волосах и леденящий кровь, не мог - как не могла поющая в его руках скрипка.
Скрипка плакала и смеялась, всхлипывала и пела под дрожащим смычком: мягко, переливчато, звонко - и резко, порывисто; с надрывом, надломом.
Плакала и смеялась вместо него.
...Пальцы жгло от впивающихся с каждой нотой струн, и боль выливалась отдельной мелодией, вплетаясь в основное звучание трели, повторяясь, дробясь. Эрелайн играл - и не мог остановиться. Губы шептали, беззвучно, молчаливо: "Пой за меня, плач за меня - прошу! Только не молчи! Потому что я - не могу, а молчать больше нет сил".
Быстрее, быстрее, едва перебирая струны, едва касаясь их в нервозных, резких движениях. Быстрее, в погоне за чем-то недостижимым, неуловимым - и от себя. Со струн срываются диссонансы, скрипка уже не поет, а вскрикивает, не плачет - рыдает, но и это каким-то непостижимым, дьявольским образом складывается в мелодию.
В дьявольскую мелодию.
Быстрее, больнее, тоньше, звонче! Пронзительнее до невозможности!
– Айн?
– негромкое, мягкое, успокаивающее - едва слышное.
Скрипка вскрикивает, раз за разом, как под ударом плети. Вскрикивает, всхлипывает - и плачет навзрыд, захлебываясь, срываясь в диссонансах.
– Айн!
– почти укоризненное. Шаги - тихие, глухие, тонущие в мягком ворсе ковра.
Музыка срывается в одном бесконечном крике, плаче, вое, терзая душу, разрывая сердце, пробирая - и пробираясь. Быстрее, быстрее! С анданте на аллегро! Злее, отчаяннее, еще больнее!
– Да отложи эту проклятую скрипку, наконец!
Скрипка взвизгнула не-созвучием - и оборвала ноту, захлебываясь криком. Лопнувшая струна хлестнула по лицу, обжигая щеку жарким поцелуем.
Рука со смычком безвольно упала. Взгляд такой же пустой, безвольный. Дыхание сбито, как будто он не играл - бежал. Сил совсем нет.
– Айн!
– уже не злое, а спокойно-раздраженное. Рассудительное и предупреждающее.
– Не перестанешь меня пугать - врежу!
Эрелайн вздрогнул. Взгляд, затуманенный, смотрящий куда-то вдаль немного прояснился и сфокусировался на друге. На лице отразилось выражение крайнего скепсиса.
– Что-что ты сделаешь?
– переспросил он, как будто не услышав. В голосе, приглушенном и охрипшем после долгого молчания, прорезались знакомые ироничные нотки.
Лоир вздохнул с облегчением. Пройдя в комнату, повторил с какой-то затаенной гордостью:
– Врежу!
– и упал в кресло.
– Ты? Мне?
– Эрелайн с сомнением вскинул бровь. Улыбка, настоящая, радостная, без тени грусти, на секунду озарила его измученное тяжелой ночью лицо - и погасла.
Он бережно опустил скрипку на стол, с нежностью провел по ней ладонью. Побарабанил по рабочему столу, не зная, куда себя деть. И, с сомнением глянув на стул, так и остался стоять.
– Конечно!
– торжественно подтвердил Лои.
– Ну-ну!
– фыркнул Эрелайн.
– Хотел бы я на это посмотреть!
– Показать?
– Нет, спасибо, - на этот раз улыбка вышла вымученной.
– Лишаться друга сейчас было бы... некстати.
– Что случилось?
– прямо и без обиняков спросил Лоир, становясь неожиданно серьезным.
– Сегодня ночью, в Беллетайн. Ты так и не рассказал.
Эрелайн не вздрогнул, не изменился в лице, не ссутулился. Напротив: болезненно выпрямился. Не мужчина - натянутая струна, дрожащая от напряжения. Лицо, только что по-мальчишески лукавое, застыло невыразительной маской, прибавив ему десяток лет.
...к окну отвернулся не Эрелайн - лорд дома вьер Шаньер.
– A'shes-tairy смогли обойти стражу. Одна из них взяла леди Ириенн в заложницы и шантажировала меня ее жизнью, - сухо, коротко, безразлично. Голос вновь омертвел, из него ушла жизнь.
– Это я слышал! Но все же разрешилось. Разве нет?
– Сумеречная была столь любезна, что несколько раз напомнила о моем проклятии. А леди Ириенн слишком умна и начитанна, чтобы не понять, что A'shes-tairy имеет в виду.
– То есть она...