В поисках древних кладов (Полет сокола)

Смит Уилбур

Вдруг его словно громом поразила догадка: отсутствие часового на посту, отсутствие доктора в палатке — такое совпадение не случайно. Он глубоко встревожился. Что-то происходит, а что — он не понимал. Камачо рванулся к прорехе в брезенте, по пути споткнулся о ящик и растянулся, но снова поднялся, проворный, как кошка. Он выскочил наружу, застегивая пояс, остановился и стал в безумии озираться по сторонам, потом снял с плеча ружье и еле удержался, чтобы не окликнуть своих людей вслух.

Главарь подбежал к палатке англичанина в тот самый миг, когда его напарник, размахивая

ножом, выскочил через темный разрез в брезенте. Даже в лунном свете было видно, что он бледен и напуган. Увидев главаря, он завопил и бешено кинулся к нему с серебристым ножом в руке.

— Тише, болван, — рявкнул на него португалец.

— Он ушел, — выдохнул напарник, вытягивая шею и вглядываясь в глубокие тени, отбрасываемые деревьями. — Их нет. Все ушли.

— Идем! — рявкнул Камачо и повел его к односкатному навесу воинов.

Не успев дойти до него, они повстречали товарищей — те бежали к ним, сбившись в кучу.

— Мачито! — позвал чей-то тревожный голос.

— Заткни пасть! — прорычал Камачо, но человек не мог остановиться.

— Тут никого нет, они ушли.

— Их забрал дьявол.

— Никого нет.

Всех охватил трепет суеверного ужаса, темнота и безмолвный пустой лагерь обратили их в трусов. Камачо впервые в жизни обнаружил, что не знает, какой приказ отдать, что делать. Люди беспомощно столпились вокруг него, казалось, им легче, когда рядом ощущается локоть товарища, они вертели ружья в руках и передергивали затворы, тревожно вглядываясь в темноту.

— Что нам делать? — послышался вопрос, которого Камачо боялся больше всего.

Кто-то подкинул бревно в бивуачный костер, тлеющий посреди лагеря.

— Не надо, — неуверенно приказал Камачо, но все инстинктивно потянулись к теплу и утешению оранжевых языков пламени, что взметались ввысь, как из пасти огнедышащего дракона.

Они повернулись к огню спиной, образовав полукруг, и глядели в темноту, которая по контрасту с огнем сразу стала непроницаемо черной.

Смерть налетела из темноты. Ни один шорох не предупредил бандитов, только обрушились внезапные громовые раскаты и вспышки пламени, надвинулся длинный строй ружейных стволов, изрыгающих смертоносное пламя, а потом — хлопающие звуки, словно мальчишка бросил горсть мраморных шариков в грязную лужу.

Тяжелые шарики свинца сразу опрокинули людей, столпившихся у костра, и они, крича, бросились врассыпную.

Один из них отскочил назад и на бегу вдруг согнулся пополам — пуля попала ему в живот. Он споткнулся о горящее бревно и рухнул в пылающий костер. Его волосы и борода вспыхнули, как сноп сосновых иголок, и отчаянный вопль достиг верхушек деревьев.

Камачо вскинул ружье, слепо целясь в темноту, откуда доносился голос англичанина, отдававшего команды на ведение массированного залпового огня.

— Первое отделение. Заряжай. Второе отделение Три шага вперед. Круговым залпом…

Перейра понял, что опустошительный залп тесно сдвинутых ружей, который только что смел их, вот-вот повторится. Немало жарких деньков выпало на его долю, не раз он с презрительной усмешкой наблюдал, как англичанин командует двойным строем своих кукол в красных мундирах.

По команде передний ряд прицеливается и стреляет, потом второй ряд дружно делает три шага вперед, занимая просветы в первом ряду, и, в свою очередь, прицеливается и стреляет. Те же перестроения, только в десять тысяч раз масштабнее, отбросили атаку французской кавалерии в битве при Катр-Бра, а теперь они наполнили Камачо неописуемым ужасом. Он выстрелил в темноту, туда, где раздавался холодный, педантичный голос англичанина. Выстрел раздался в тот самый миг, когда один из его людей, сбитый с ног при первом залпе, но раненный легко, с трудом поднялся на ноги прямо перед дулом ружья Камачо. Пуля Камачо с расстояния в полметра попала ему прямо между лопаток. Горящий порох опалил рубашку, и она вспыхнула мелкими красными искрами. Человек вытянулся во весь рост лицом вниз, и струя его крови загасила тлеющие искры.

—Идиот! — взвыл Камачо и пустился бежать.

У него за спиной голос англичанина скомандовал: «Пли!»

Перейра бросился лицом вниз на твердую землю и взвыл еще раз: его руки и колени погрузились в горячий пепел бивуачного костра, штаны обуглились, а кожа вздулась пузырями.

Второй залп просвистел у него над головой, и, вскрикнув, упали еще несколько человек. Португалец вскочил на ноги и бросился бежать что было сил. Он потерял и нож, и ружье.

— Первое отделение, три шага вперед, круговым залпом пли!

Вдруг ночь наполнилась криками и бегущими фигурами — это носильщики высыпали из своих шалашей. В их беге не было цели, не было единого направления. Они мчались сломя голову, как Камачо, их гнали ружейный огонь и собственный ужас. Поодиночке и небольшими кучками они рассыпались по окрестным кустам.

Прежде чем раздалась команда к следующему залпу, Камачо нырнул за гору тюков, сложенных у палатки англичанина и покрытых непромокаемым брезентом.

От боли в обожженных руках и коленях, а еще больше от унижения Камачо тихо всхлипывал. Надо же было так по-дурацки попасться в ловушку майора!

Постепенно его ужас сменился жгучей, злобной ненавистью. Из темноты, пошатываясь, вышло несколько перепуганных носильщиков. Португалец выхватил из-за пояса один из пистолетов и застрелил идущего впереди, затем подскочил в воздух, завывая, как обезумевшее привидение. Носильщики бросились бежать — он знал, теперь они пробегут по нехоженой пустоши много километров и не остановятся, пока не упадут в изнеможении, а там до них скоро доберутся львы и гиены. Он ощутил минутное горькое удовлетворение и огляделся по сторонам, ища, чем бы еще навредить.

Его взгляд упал на груду припасов, за которой он спрятался, и на гаснущий костер перед пустой палаткой англичанина. Он выхватил из костра тлеющую ветку, раздул пламя и швырнул полыхающий факел в высокий, накрытый брезентом штабель запасов и снаряжения экспедиции. Темноту разорвал еще один залп, потом раздался голос англичанина:

— Стрелкам построиться в цепь и взять их в штыки!

Камачо бросился в сухое русло реки и ощупью побрел к другому берегу по хрустящему, как сахар, песку. Там он забился в густой прибрежный кустарник.