В поисках древних кладов (Полет сокола)
Шрифт:
В условленном месте сбора на гребне его уже ждали три человека. Двое из них потеряли свои ружья, все тряслись, вспотели и задыхались не меньше, чем сам Перейра.
Пока они переводили дыхание и обретали дар речи, пришли еще двое. Один был тяжело ранен, ружейная пуля раздробила ему плечо.
— Больше никто не придет, — выдохнул он. — Эти желтые обезьяны подняли их на штыки, когда они переходили реку.
— С минуты на минуту они будут здесь. — Камачо вскочил на ноги и посмотрел вниз, в долину. С мрачным удовлетворением он заметил, что груда припасов ярко полыхает, а полдюжины темных фигурок мечутся вокруг, безуспешно пытаясь сбить пламя. Но наслаждаться этим зрелищем он мог лишь несколько секунд: внизу
— Помогите! — кричал раненый. — Не оставляйте меня, друзья мои, дайте руку, — молил он, пытаясь подняться на ноги, но слова его уносились в пустоту.
Шорох шагов на дальнем склоне гребня постепенно стих, колени его подкосились, и он опустился на каменистую землю, обливаясь холодным потом от боли и ужаса. Страдания несчастного оборвались лишь тогда, когда один из готтентотов вонзил штык бандиту в грудь, и его конец вышел наружу между лопатками.
Майор, злой, как черт, расхаживал по лагерю, залитому ярким утренним солнцем. Его лицо и руки почернели от сажи, глаза, разъеденные дымом пожара, покраснели и слезились, борода обуглилась, ресницы наполовину обгорели, пока он сражался с пламенем. Большая часть запасов и снаряжения сгорела, так как огонь перекинулся на палатки и крытые листвой навесы. Зуга остановился и посмотрел на обгорелые клочки брезента — все, что осталось от палаток. Когда начнутся дожди, им придется плохо, но это не самое тяжкое испытание.
Он попытался составить мысленный список самых тяжелых потерь. Прежде всего из сотни носильщиков осталось всего сорок шесть. Конечно, он мог надеяться, что часть поклажи понесут Ян Черут и его готтентоты. В этот час они прочесывали окрестные лощины и холмы в поисках разбежавшихся носильщиков. До него доносился рев труб из рога антилопы-куду, которым созывали беглецов. Однако многие из них предпочтут долгий и опасный поход обратно в Тете, лишь бы снова не стать жертвой ночного нападения. Другие заблудятся после панического бегства в темноте, погибнут от клыков диких зверей или от жажды. Полдюжины погибло от шальных пуль или от ружей убегавших бандитов, которые намеренно стреляли в толпу невооруженных носильщиков. Еще четверо были ранены так тяжело, что вряд ли доживут до вечера.
Эта потеря была самой серьезной — без носильщиков они беспомощны. Все, что осталось от тщательно подобранного снаряжения и товаров для обмена, стало теперь совершенно бесполезно, ибо некому было эти вещи нести. С таким же успехом они могли бы оставить все припасы в Лондоне или выбросить за борт «Гурона».
Если говорить о снаряжении, то подсчет потерь займет долгие часы. Требовалось выяснить, что же сгорело, а что удалось спасти из вонючей тлеющей груды тряпок и брезента, подобрать в грязной мешанине, раскиданной по склону холма. Сцена ярко напомнила майору поле битвы: такие картины он видел много раз. Вид бессмысленных разрушений, как и раньше, оскорбил его чувства.
Немногие оставшиеся в живых носильщики уже взялись за работу. Они разбрелись по полю, как цепочка сборщиков урожая, и тщательно выбирали из пепла и пыли все, что представляло хоть мало-мальскую ценность. С ними была и крошка Юба, она искала медикаменты Робин, книги и инструменты.
Под раскидистыми ветвями дерева мукуси в центре лагеря Робин организовала что-то вроде клиники скорой помощи. Зуга остановился, чтобы взглянуть на раненых, ожидавших помощи Робин, на мертвые тела, аккуратно разложенные на земле и накрытые одеялами или обугленными кусками грязного брезента, и снова разозлился на себя.
Хотя что еще ему оставалось делать…
Если бы он превратил лагерь в вооруженную крепость, это означало бы долгую изнурительную осаду. Волки Камачо рыскали бы вокруг лагеря, отстреливали их по одному и изматывали,
Нет, он был прав, когда устроил засаду и покончил с ними одним ударом. По крайней мере теперь он мог быть уверен, что португальцы во весь опор мчатся к побережью. Но цена за это была чересчур высока, и Зуга злился.
Экспедиция, так хорошо задуманная и так обильно снаряженная, закончилась катастрофой, не успев достичь ни одной из своих целей. Потерять снаряжение и носильщиков — тяжелый удар, но не эта мысль горьким огнем сжигала молодого Баллантайна. Он остановился у ограды разоренного лагеря и с тоской поднял глаза к высоким обрывистым скалам южного склона долины. Его терзала мысль о том, что придется отказаться от экспедиции, еще не начав ее, когда цель близка, так близка пятьдесят, сто, нет более полутора сотен километров отделяют его от границ империи Мономотапа. Позади, в ста шестидесяти километрах к северу, лежала грязная деревенька Тете и широкая река, по которой начнется его долгое бесславное возвращение в Англию, затем обратно в безвестность, на невысокую должность в третьеразрядном полку, в размеренную нудную жизнь индийского военного городка. Только сейчас, встав перед необходимостью вернуться в былую действительность, Зуга понял, сколь глубоко ее ненавидел и презирал, понял, что его желание сбежать от нее в немалой степени повинно в том, что он оказался в этой нехоженой глуши. Как заключенный, которому дали вкусить один день желанной свободы, он терзался неизбежностью возвращения обратно в клетку. Боль теснила грудь, и майор глубоко вздохнул, чтобы сдержать ее.
Он отвернулся от панорамы иззубренных пиков и суровых черных утесов на юге и медленно пошел туда, где в тени дерева мукуси работала его сестра. Робин побледнела, от усталости и напряжения под глазами залегли темные круги. Блузка была запачкана кровью пациентов, на лбу блестели крупные капли пота.
Она принялась за работу еще затемно, при свете фонаря, а уже близился полдень.
Робин устало взглянула на подошедшего Зугу.
— Мы не сможем идти дальше, — тихо сказал он.
Сестра с минуту смотрела на него, не меняясь в лице, потом опустила глаза и снова принялась смазывать обожженную ногу одного из носильщиков целебной мазью. В первую очередь доктор занялась самыми тяжелыми, а теперь заканчивала обработку ожогов и ссадин.
— Мы потеряли слишком много жизненно важного снаряжения, — пояснил Зуга. — Запасы, необходимые, чтобы выжить. — На этот раз Робин не подняла взгляд. — И у нас не хватит носильщиков, чтобы нести то, что осталось.
Робин сосредоточенно перевязывала обожженную ногу.
— Папа пересек Африку с четырьмя носильщиками, — мягко заметила она.
— Папа был мужчиной, — резонно заметил Зуга.
Робин застыла, глаза ее сузились, не предвещая ничего хорошего, но Зуга ничего не заметил.
— Женщина не может жить и путешествовать без благ цивилизации, — серьезно продолжал он. — Поэтому я отправлю тебя обратно в Тете. Проводят тебя сержант Черут и пять готтентотов. После того как доберешься до Тете, никаких трудностей быть не должно. Я отдам тебе все наличные деньги, какие остались. Ста фунтов стерлингов хватит, чтобы спуститься по реке до Келимане и добраться до Кейптауна на торговом корабле. Там ты сможешь снять со счета деньги, которые я положил в банк в Кейптауне, и заплатить за проезд на почтовом судне.
Она посмотрела на него.
— А ты? — спросила Робин.
Он до сих пор не принял решения.
— Важнее то, что будет с тобой, — мрачно сказал Зуга и в тот же миг понял, как должен поступить. — Тебе придется вернуться, а я пойду дальше один.
— Чтобы все донести, у Яна Черута с пятью проклятыми готтентотами сил не хватит, — ответила она, и о ее решимости можно было судить по сорвавшемуся богохульству.
— Будь разумной, сестренка.