В поисках древних кладов (Полет сокола)
Шрифт:
— Вожак и другой аскер убегут, — сокрушался Черут, лихорадочно орудуя шомполом «энфилда».
— Мы еще успеем их догнать раньше, чем они доберутся до вершины, — сказал Зуга, хватая первое заряженное ружье.
Слон поднимается по крутому склону очень размеренным шагом, и хороший бегун может его нагнать, но вниз по склону он несется, как локомотив, и его не догонит никто, даже скаковая лошадь.
— Нужно их настичь до перевала, — повторил Зуга и побежал по склону.
Недели тяжелого похода по пересеченной местности закалили его, а жгучая охотничья страсть гнала
Майор знал, что причиной его плохой стрельбы был недостаток опыта, и теперь решительно вознамерился приблизиться к вожаку и оправдаться в собственных глазах.
Он догадывался, что, будучи новичком, не сумел задеть жизненно важных органов. Пули на считанные сантиметры прошли мимо мозга, сердца и легких, причинив животному лишь боль и увечья; они не вызвали быструю смерть, к которой стремится каждый истинный охотник. Ему отчаянно хотелось сделать еще одну попытку, закончить дело чисто, и он ринулся вверх.
Не успев пробежать и двухсот метров, он получил доказательство, что его стрельба была не такой рассеянной, как ему показалось вначале. Зуга наткнулся на участок каменистой земли, куда кто-то словно вылил ведро крови. Кровь была очень яркого алого оттенка, она бурлила мелкими пузырьками — легочная кровь. Несомненно, последняя пуля, когда он выстрелил убегавшему слону в спину, пробила легкое. Этот выстрел оказался смертельным, но смерть будет медленной. Животное захлебнется собственной светлой артериальной кровью; булькая, она будет подступать к горлу, и слон попытается избавиться от нее с помощью хобота.
Зуга не ожидал, что слон опять остановится. Он думал, что тот будет бежать, пока не упадет или пока охотники его не догонят. Молодой Баллантайн понимал, что глупо приписывать диким животным человеческие побуждения и пристрастия, но не мог отделаться от ощущения, что раненый слон решил пожертвовать собой, чтобы вожак и второй аскер смогли скрыться за горным перевалом. Он ждал преследователя на склоне, прислушиваясь к его шагам широко растопыренными ушами. Его грудь цвета коньячной бочки из лимузенского дуба вздымалась и опадала, пытаясь загнать воздух в разорванные легкие.
Едва услышав шаги человека, он ринулся в атаку. Огромные уши откинулись назад, их кончики скрутились. Слон загнул хобот и, визжа и трубя, брызжа красным кровяным туманом, помчался по лесу. Под ударами его огромных ног содрогалась земля, сучья с треском, громким, как ружейные залпы, ломались.
Задыхаясь, Зуга остановился и приготовился встретить атаку. Он наклонил голову и переступил с ноги на ногу, чтобы выстрелом в упор прикончить слона. Но в последний миг слон остановился и снова повернул вверх по склону. Каждый раз, едва охотники начинали двигаться вперед, он пускался в очередную ложную атаку, принуждая их остановиться, а потом опять отступал.
От одной такой атаки до другой проходили минуты, разъяренный зверь не давал охотникам выбраться из этого густого леса. Они сгорали от нетерпения, понимая, что вожак и его сподвижник наверняка уже добрались до перевала и лавиной мчатся вниз по противоположному склону.
Зуга получил два жестоких урока.
Второй урок заключался в том, что, если первая же пуля не убивает зверя, она словно бы оглушает его и делает нечувствительным к боли от других. Убивать надо чисто, с первого выстрела, иначе следующих выстрелов животное будто и не почувствует. Раненый зверь опасен не только из-за злости и раздражения; в результате шока он словно обретает бессмертие.
Выдержав с полдюжины ложных атак, Зуга потерял терпение и осторожность и с криком побежал вперед, готовясь встретить следующую атаку.
— А ну, стой! — кричал он. — А теперь пошел, старина!
На этот раз он подобрался ближе и, когда слон начал отворачиваться, всадил ему под ребра еще одну пулю. Молодому охотнику удалось сдержать первый порыв возбуждения, и пуля попала точно в цель. Майор знал, что попал в сердце, но слон снова с ревом помчался на него. Зуга выстрелил в последний раз, и рассерженный трубный рев перешел в долгий печальный вопль. Он эхом прокатился по горам и взлетел в сияющую голубизну неба.
Охотники услышали, как слон упал. От удара тяжелого тела вздрогнула земля под ногами. Они, озираясь, прошли через лес и нашли его. Огромное животное стояло на коленях, аккуратно подогнув передние ноги, длинные желтые бивни подпирали пыльную сморщенную голову, его морда была обращена вниз по склону, словно и после смерти он бросал им вызов.
— Оставьте его! — крикнул Ян Черут. — Идемте за остальными.
И все побежали следом за ним.
Они не успели добежать до перевала. На них навалилась ночь, внезапная непроницаемо-черная ночь Центральной Африки. Они потеряли след из виду и оставили погоню.
— Придется их отпустить, — сетовал в темноте сержант, его желтое лицо светлым пятном маячило возле плеча Зуги.
— Да, — согласился Зуга. — На этот раз мы их отпустим.
Но он почему-то знал, что наступит и другой раз. В нем все еще жило чувство, что этот слон послан ему судьбой. Да, другой раз наступит, в этом он был уверен.
Той ночью майор впервые отведал величайший охотничий деликатес: ломтики слоновьего сердца, нанизанные на зеленую палочку вперемежку с кубиками белого жира из грудной полости, посоленные, поперченные и обжаренные на тлеющих углях лагерного костра. Их едят с холодными лепешками из кукурузы жернового помола и запивают кружкой чая без сахара, дымящегося, крепкого и горького. Он не мог припомнить, когда в последний раз ел что-нибудь более вкусное. После ужина Зуга лег на твердую землю и накрылся единственным одеялом, а от холодного ветра его защищала гороподобная туша старого слона. Он спал как убитый, без сновидений, даже ни разу не перевернувшись на другой бок.