В поисках лермонтовской Москвы. К 200-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова
Шрифт:
А.З. Зиновьев
Какой увидел Лермонтов Москву? Своих впечатлений он нам не оставил, но зато есть любопытные заметки Виссариона Григорьевича Белинского, приехавшего в 1829 году в Первопрестольную из своего Чембара, где также прошло его детство, поступать в университет. Имение родителей Белинского находилось в том же уезде, что и Тарханы. Будущий великий критик русской литературы проделал почти тот же путь в Москву, что и Лермонтов, за тем исключением,
В «Журнале моей поездки в Москву и пребывание в оной» Белинский пишет: «Поутру, часов в 8, мы приехали в Москву. Еще вечером накануне нашего в нее въезда, за несколько до нее верст, как в тумане, виднелась колокольня Ивана Великого. Мы въехали в заставу. Сильно билось у меня ретивое, когда мы тащились по звонкой мостовой. Смешение всех чувств волновало мою душу. Утро было ясное. Я протирал глаза, старался увидеть Москву и не видел ее, ибо мы ехали по самой средственной улице. Наконец приблизились к Москве-реке, запруженной барками. Неисчислимое множество народа толпилось по обеим сторонам набережной и на Москворецком мосту. Одна сторона Кремля открылась пред нами. Шумные клики, говор народа, треск экипажей, высокий и частый лес мачт с развевающимися разноцветными флагами, белокаменные стены Кремля, его высокие башни – все это вместе поражало меня, возбуждало в душе удивление и темное смешанное чувство удовольствия. Я почувствовал, что нахожусь в первопрестольном граде – в сердце царства русского…
Мы поворотили направо и через ворота каменной стены, окружающей Китай-город, въехали в Зарядье. Так называются несколько улиц, составляющих часть Китая-города. Сии улицы так худы, что и в самой Пензе считались бы посредственными, и так узки, что две кареты никоим образом не могут в них разъехаться. При самом въезде в оные мое обоняние было поражено таким гнусным запахом, что и говорить очень гнусно…
Иногда идешь большою известною улицею и забываешь, что она московская, а думаешь, что находишься в каком-нибудь уездном городе. Часто в этих улицах встречаешь превосходные по красоте и огромности строения, а между ними такие, какие и в самом Чембаре почитались бы плохими и которые своею гнусностию умножают красоту здания, возле которого стоят. <…> Вообще, во всей Москве улицы узки. Самая широкая едва ли может равняться с чембарскою. Часто попадаются переулки такие гнусные, что и в самых концах Пензы невозможно таких найти».
Белинский, как видим, сумел разглядеть Москву с разных углов зрения: и с парадного подъезда, и с черного хода.
Но все же устоять перед Белокаменной будущий великий критик не смог: «Хотя Москва сначала и не нравится, <…> чем более в ней живешь, тем более ее узнаешь, тем более ею пленяешься. Изо всех российских городов Москва есть истинный русский город, сохранивший свою национальную физиогномию, богатый историческими воспоминаниями, ознаменованный печатию священной древности, и зато нигде сердце русского не бьется так сильно, так радостно, как в Москве».
Завершаются московские заметки на приподнятой ноте: раздумья по поводу памятника Минину и Пожарскому на Красной площади звучат вдохновенно и поэтически, выдавая в их авторе призвание критика, будущего «неистового Виссариона»:
«Когда я прохожу мимо <…> монумента, когда я рассматриваю его, друзья мои, что со мною тогда делается! Какие священные минуты доставляет мне это изваяние! Волосы дыбом подымаются на голове моей, кровь быстро стремится по жилам, священным трепетом исполняется все существо мое, и холод пробегает по телу. «Вот, – думаю я, – вот два вечно сонных исполина веков, обессмертившие имена свои пламенною любовию к милой родине. Они всем жертвовали ей: имением, жизнию, кровию. Когда отечество их находилось на краю пропасти, когда поляки овладели матушкой Москвой, когда вероломный король их брал города русские, – они одни решились спасти ее, одни вспомнили, что в их жилах текла кровь русская. В сии священные минуты забыли все выгоды честолюбия, все расчеты подлой корысти – и спасли погибающую отчизну. Может быть, время сокрушит эту бронзу, но священные имена их не исчезнут в океане вечности. Поэт сохранит оные в вдохновенных песнях своих, скульптор в произведениях волшебного резца своего. Имена их бессмертны, как дела их. Они всегда будут воспламенять любовь к родине в сердцах своих потомков. Завидный удел! Счастливая участь!» [48]
48
Монахова И.Р. Сердце царства русского. В.Г. Белинский в Москве и о Москве//Московский журнал. 2001. № 3. С.27.
Белинский был всего на три года старше Лермонтова, и потому их ощущения довольно близки по своей красочности и восприятию. Добавим также, что в Кремле Лермонтов мог видеть и трофейные французские орудия, собранные там числом почти что до тысячи, и восстанавливающийся Арсенал, что приказал разрушить маршал Мортье перед бегством его армии из Москвы.
Три важнейших события…
Три важнейших события случились в России накануне приезда Лермонтова в Москву: восстание декабристов, воцарение нового самодержца – Николая I и возвращение Пушкина из ссылки с разрешением ему жить в столицах. События эти были тесно связаны между собой, в своем немыслимом переплетении оказав на формирование Лермонтова-поэта огромное влияние…
Восстание декабристов не могло не коснуться семьи Лермонтовых-Столыпиных. 7 мая 1825 года в столице скончался бабушкин брат Аркадий Алексеевич Столыпин, тайный советник и сенатор. Кроме членов верховного уголовного суда Сперанского и Н.С. Мордвинова (Столыпин был еще и его зятем), Аркадий Алексеевич приятельствовал и с теми, кого им предстояло судить – Рылеевым и Бестужевым. Такая вот была интересная эпоха.
И Столыпин, и Мордвинов имели все шансы стать членами конституционного правительства, создание которого планировалось декабристами. Неслучайно, видимо, во время следствия по делу декабристов один из них, Н.А. Бестужев, рассказал, что «покойный сенатор А.А. Столыпин одобрял тайное общество и потому верно бы действовал в нынешних обстоятельствах вместе с ним». А Мордвинов оказался единственным членом уголовного суда, отказавшимся поставить свою подпись под смертным приговором. [49]
49
Летопись жизни и творчества / Сост. В.А. Мануйлов // Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. М.; Л., 1954–1957. Т. 6. 1957. С. 777–876.
Лермонтов не мог не знать об Аркадии Алексеевиче, ведь тот был не только братом его бабушки, но и сочинителем первого в русской литературе стихотворения на близкую поэту кавказскую тему – «Письмо с Кавказской линии к другу моему Г.Г.П. в Москве», опубликованного в журнале «Приятное и полезное препровождение времени» в 1795 году. Какое интересное очередное совпадение!
Аркадий Алексеевич имел широкий круг знакомств и среди литераторов, в который входили Н.М. Карамзин, В.К. Кюхельбекер, А.С. Грибоедов. Но он был не единственным бабушкиным братом, сочувствовавшим декабристам. Потому здесь надо назвать и Дмитрия Алексеевича Столыпина, хорошо знакомого с П.И. Пестелем. Его также планировалось включить в состав конституционного правительства.
Конец ознакомительного фрагмента.