В поисках настоящего
Шрифт:
Взойдя на крыльцо школы, в которую со всех окрестных деревень стекались потоки детей, Алан уже не знал, зачем он здесь и что вообще тут забыл. Лишь приложив усилие, разобрав по местам свору роившихся в голове мыслей, он понял, что хочет повидаться с Алиной, наконец-то выяснить, что с ней происходит и поговорить с Тимуром. Зачем ему это? По привычке? Или хочет задобрить богов, прежде чем отправиться в «иной», новый, открытый мир. Черт его знает… Но точно сделать это нужно – два самых важных в его жизни человека, как-никак растворяются навсегда… становятся прошлым.
– Алан! – окрикнул его чей-то хриплый голос.
Мальчику потребовалось время и силы, чтобы заставить себя вынырнуть из мыслей. И этой задержки хватило, чтобы…
Он почувствовал сильный удар, пришедшийся на левую скулу. Так и не поняв, что произошло, он плюхнулся на пол. Портфель рухнул рядом с Аланом, после чего получил свою долю – пинок отшвырнул его на несколько метров от хозяина.
Алану даже не нужно было смотреть, кто его ударил. В голове сама всплыла довольная физиономия Цакоя.
И правда, «наведя резкость» и подняв глаза вверх, он увидел точь-в-точь такую, какой представлял довольную ухмылку врага. Цакой улыбался, сверху вниз наблюдая за поверженной добычей, как и положено настоящему воину.
– Это только начало… – пообещал он и вместе со своей неизменной свитой, победоносно прошествовал внутрь школы.
Другие ученики проходили мимо, с любопытством, а кто и усмешкой наблюдая за чужим бессилием. Даже одноклассники и те старались прошмыгнуть незамеченными, опасаясь хоть как-то относиться к этому слабаку.
Что удивило Алана, так это собственное равнодушие ко всему. Обычно, если подобное происходило на глазах у других, он больше всего боялся увидеть насмешливые и презрительные взгляды, так или иначе сопровождающие его всю жизнь. Но сейчас совсем другое дело. Почему-то Алану было совершенно плевать на мнение других.
«Ведь они совсем из другого мира…» Мира, в котором слабость другого затмевает все остальное. Алану стало противно от мысли, что приходиться быть его частью.
Словно и не болела левая сторона лица… словно и не было унижения, а просто (с кем не бывает?) споткнулся, Алан спокойно встал, отряхнул штаны и куртку от налипшей пыли, поднял портфель с отпечатком подошвы, и побрел на урок к Тимуру Сергеевичу.
Удивительное спокойствие поселившееся внутри было новым, странным, и от этого повергающим в смятение, состоянием. До сегодняшнего дня с ним ничего подобного не происходило.
Как Алан не старался, все никак не мог привыкнуть к новому себе – зрителю, наблюдающему происходящие события как бы со стороны. До этого он, как и любой «нормальный» человек, к любым происходящим в жизни неприятностям всегда относился серьезно. Но сейчас совсем другое дело: в классе, как обычно суетно мельтешили одноклассники: парни рисовались пред девчонками, а те старались выказать свое «равнодушие»; расплывались звуки шуршания рюкзаков и тетрадей – вот-вот должен прозвенеть оповещающий о начале урока звонок… Алан спокойно сидел за партой, с любопытством наблюдая за развернувшимся фильмом, пытаясь понять что кругом происходит. Даже привычные краски и те куда-то подевались, словно кто-то переборщил с контрастом на телевизоре, и цвета стали ярче…
Когда в класс вошла Алина, она сначала, как ни в чем не бывало, пошла к их парте, но затем видимо вспомнив о своей обиде, резко остановилась, будто вросла корнями в пол, посмотрела на Алана, и демонстративно пересела на другую парту – единственную пустующую.
«Ну и черт с тобой!» – подумалось ему… без злобы, и вообще без каких бы то ни было эмоций – скорее так по привычке, из знания, как надо думать, когда другие себя ведут подобным образом. «А что я здесь вообще делаю?»
Лишь только тянущая боль в левой скуле, доносившаяся издалека, как под обезболивающим, удерживала Алана на земле. Если бы не она, его прозрачное тело уже давно оторвалось от земли, чтобы взмыть к солнцу и летать без конца над людьми, гонимое теплым ветром…
Дверь с грохотом захлопнулась. Подняв на резкий звук глаза, Алан увидел, как вечно довольный жизнью Тимур Сергеевич пересек по ширине класс, чтобы водрузить на стол, и так заваленный ученической макулатурой, свой кожаный кейс – отголосок городской жизни.
– Всем доброго здравия! – поздоровался учитель очередным способом.
Была у Тимура такая фишка, от которой все дети просто «балдели» – каждый день он здоровался по-новому. За все года, что он учительствовал в школе, никто его не смог уличить в двух одинаковых приветствиях. «Аллоха! Еу! Бон суар! Да здравствует партия! Гитлер капут!» – и еще тысячи способов показать окружающим радость нового дня. Многие ученики даже тетрадки заводили, куда записывали его каждодневные приветствия. А на переменах, то там, то тут, можно было услышать горячие споры о том, сколько времени каждый день Тимур Сергеевич расходует на придумывание очередного способа сказать банальное «Здрасте!».
Все мгновенно оказались на своих местах, готовые и дальше оттачивать свою английскую речь.
– Сегодня у нас практика. Просто будем беседовать, общаться, спорить… В общем, как обычно, – сказал учитель, специально подбирая слова, заменяя привычные на более сложные. И подойдя к доске написал три слова, соединив их стрелочками: «Прошлое→Настоящее→Будущее». – Как всегда к диалогам прилагаются ограничения и дополнительные условия…
Повернувшись к классу, он оглядел всех присутствующих, выдержав ораторскую паузу. Все с нетерпение дожидались, что еще Тимур Сергеевич придумал на этот раз.
– Нана, раздай, пожалуйста, цифры, – попросил он девочку, сидящую на первой парте. Та с готовностью бросилась выполнять просьбу.
«Раздай цифры» – это значило, что каждому ученику дается карточка со случайным номером на ней. Затем эти номера можно использовать совершенно по-разному. Например, цифры были трех цветов: красный, черный, белый. И при обсуждении темы разным командам (поделенным по принципу «цветности» или «четности-нечетности») давались разные условия – одни защищают такую точку зрения, вторые – совсем противоположную, а третьи – вообще пытаются найти равновесие в слова и тех, и других…
– Сегодня общаемся по принципу лото, – очаровывающе улыбнулся учитель. – У меня в мешке бочонки с цифрами, соответствующими вашим. Чью цифру я вытяну, тот и продолжает дискуссию. И так, пожалуй, я начинаю, на примере показать чего от вас хочу добиться. Я рассказываю о прошлом: своем, предков, истории, вчерашнем дне – не имеет значения. Главное, чтобы тема касалась прошлого! Дальше, чья выпадает цифра, продолжает развивать тему в настоящем или/и о настоящем. Следующий говорит о будущем. Все понятно? Тогда поехали… – Тимур Сергеевич ненадолго задумался. – Некоторые люди… – начал он, голосом профессионального рассказчика, – …гордятся собой. Но что это значит – «гордиться собой»? Своим носом, глазами, умом, способностями? Может и так, но чаще люди гордятся своими свершениями – то есть тем, чего они добились, что смогли пережить, узнать – прошлым опытом. Я вот, например, горжусь, что довелось учиться в прекрасном ВУЗе, с чудесными преподавателями и друзьями. И город, где я жил, вспоминается первым снегом – таким же чистым и, в свете вечерних фонарей ослепительно прекрасным. – Он замолчал, замерев с загадочной улыбкой на лице. Никто в классе даже не шелохнулся, дожидаясь дальнейшего рассказа. Тимур Сергеевич посмотрел на небольшой льняной мешочек, в котором таились бочонки с номерами следующих рассказчиков, видимо раздумывая, не передать ли эстафету ученику, но решил все же повременить. – Шум большого города, его спешка и бесконечная погоня за счастьем, пропитывали мои дни мечтами и придавали сил движению. Каждый новый восход солнца таил в себе скорые приключения. Мне не нужна была еда, мне не нужен был сон – на одной лишь радости я мог прожить не одну неделю. И все это сделало меня таким, каков я есть. И вот, я перед вами, специально, чтобы рассказать об этих чудесах…
Тут уж Тимур Сергеевич без промедления спрятал на секунду ладонь в мешок, чтобы явить ее вновь, уже с зажатым в пальцах деревянным бочонком.
– Семнадцать… – оповестил он, и класс наполнился скрежетом поворачивающихся голов – каждый хотел найти на своей карточке заветную цифру.
Алан почти и не слушал… впервые за все время, на уроке английского ему не было интересно. Подперев ладонью ноющую скулу, он тосковал по грязной, покрытой трещинами асфальтированной дороге, что сползала вниз с гор, и уже завтра могла увезти его с собой в первоснежный город, к «потокам людей и бесконечной погоне за счастьем». Из окна, возле которого Алан сидел, виднелся лишь жалкий обрывок пути в несколько шагов, скрывая от глаз сотни тысяч метров.
– …у Алана семнадцатый! – расслышал он сквозь пелену мыслей, и с трудом отлепил, как скотч от стенки, глаза от серости за окном. И Тимур, и класс почему-то выжидающе на него смотрели.
– Ну… Расскажи о настоящем, – решил помочь ему друг-учитель.
– О настоящем? – исступленно пробубнил Алан.
– Да… Я говорил о своем прошлом, ты теперь продолжай о настоящем.
– О настоящем… – уже совсем тихо, из-за ноющей скулы, повторил он. – Хорошо. Некоторые люди часто приукрашают настоящее, чтобы забыть о разочарованиях постигших их в прошлом. Они заставляют себя радоваться жизни, которой живут, иначе невыносимая боль прошлого, вперемежку с реалиями несбывшихся надежд, сотрут их в порошок, смешают с говном и развеют по ветру. Что же вы здесь забыли, Тимур Сергеевич, если вам так нравилось в городе, а? По-моему, вы только себя таким образом успокаиваете, чтобы не осознавать, что вместо чудесного оазиса оказались в помойке. Ведь есть же причина, почему вы здесь? Признайтесь!Молчание класса увеличивало и так заполонявшее тело раздражение. Ему сейчас были противны все в этом классе, включая и друга-учителя.
– Не хотел отвечать, так бы и сказал… – как-то обиженно, словно большой карапуз, промямлил Тимур, затем уже без улыбки и совсем не бодро протянул руку к мешочку, из которого достал номер… конечно же принадлежащий Алине.
– Некоторые люди… – подскочив на месте, сбиваясь и путая слова, быстро-быстро начала говорить девчонка, – Некоторые люди не могут разобраться в своем настоящем, о каком тогда будущем с ними вообще можно говорить?!
Слезы наполнили ее глаза. Схватив портфель, так и не собрав разложенные на столе тетради, она выбежала за дверь.
– Да что ж сегодня за день такой?! – не пойми кого спросил Тимур Сергеевич по-русски.
Голова уже почти не болела, лишь на затылке осталась неприятная тяжесть, от которой хотелось спать. Сильно Алан не обнадеживался, зная о коварстве боли. Она затаилась в этой тяжести, ужалась черной дырой, и вновь затмит собой рассудок, стоит ей только захотеть.
Кое-как проведя оставшуюся часть урока, совершенно рассеянный Тимур Сергеевич дождался пока все выйдут из класса, оставив только Алана.
– Что у тебя сейчас? – спросил он.
Задействовав всю энергию тела и даже дополнительные, запрятанные на экстренные ситуации ресурсы, Алан напряг память, чтобы вспомнить:
– По-моему, химия…
– Сиди пока здесь, – скомандовал Тимур Сергеевич и вышел за дверь. Алан лишь отвернулся к окну и вновь стал любоваться дорогой.
Прошло всего несколько минут, как учитель вновь появился в дверях.
– Я у Земфиры Зелимхановны тебя отпросил, якобы мне помощь нужна. Она без проблем отпустила.
Учительницу химии все в школе называли не иначе как Донна Зизи, что звучало вполне гармонично в сочетании с ее единственной страстью к бразильским сериалам, и слишком громоздким, как и его обладательница, именем. Ученикам намного приятнее просто коротко «зизикнуть», чем произносить все имя целиком.
Закрыв дверь на ключ, Тимур включил спрятанный под столом электрочайник, достал чашки, два пакетика чая и 100 громовую пачку «Черноморских» вафель. Все это поставил на парту перед Аланом. Разлив по чашкам кипяток, добавив сахар и опустив купаться чайные пакетики, он наконец мог высказать то, ради чего отпросил его у химички.
– Больше не делай так… – после минуты раздумий спокойно начал Тимур. – Ты не представляешь, как мне было неприятно все это слушать… особенно от тебя.
Алан безучастно смотрел в окно, словно его и вовсе не касался этот разговор. Но Тимур знал, что мальчик тот все прекрасно слышит.
– Я понимаю, что мы друзья… – продолжил он. – Но это же не значит, что ты можешь так со мной разговаривать… при других. Я, как-никак, твой учитель…
– А я и говорил это все тебе как учителю, – перебил его Алан. – Дело совсем в другом… Я не мог иначе реагировать на твои слова. То ты нам изо дня в день промываешь мозги, как чудесно живется «в нашей миленькой деревушке», то с тоской, глотая слюну рассказываешь о прекрасном оазисе, просто раю, в котором тебе довелось родиться. Ты уж, пожалуйста, определись – счастлив жить и работать именно здесь, или все же безумно тоскуешь по городу… Почему ты здесь? Я давно заметил, что это запретная тема – чуть что, сразу мягко и красиво уводишь разговор в сторону. И я ни за что не поверю, что ты оказался здесь по распределению. С твоими способностями к преподаванию, ты бы устроился в любую школу…
– Это не так.
– А как?! Ты посмотри сам… После твоего появления, здесь даже самый последний идиот свободно болтает на английском, словно это его родной язык. Если б здесь все были такими учителями, то нашу деревню давно уже назначили столицей страны. И я не поверю, что твои способности не приметили в родном универе. Хватит меня, как остальных, кормить лживыми байками о любви к разряженному высокогорному воздуху и диким ветрам!
Алан чувствовал, что разговаривает грубо, не подбирая слов, как обычно, а просто озвучивая поток мыслей – что в голове, то и на языке.
Они смотрели друг другу в глаза, у обоих тяжелые взгляды… Тимур сдался первым. Не выдержав молчаливой дуэли, учитель опустил глаза:
– Ты прав, – помешивая чай, наблюдая за круговоротом в чашке, сказал он. – Я сбежал из города… от проблем, которые тогда казались мне совершенно неразрешимыми. Я думал, что нахожусь в тупике, и единственный способ выбраться – это уехать. И я уехал… сюда.
– Так что произошло? – вяло, без особого интереса спросил Алан, на что Тимур лишь отмахнулся.
– Это не тот вопрос… не это важно. Главное, как я поступил, и где в итоге нахожусь.
– Ты хочешь сказать, что жалеешь о выборе? – Алан почему-то хотел, чтобы Тимур признался, что зря выбрал деревню вместо города.
– Даже не знаю… И жалею, и не жалею одновременно. Как бы так объяснить?! Это все равно, что сразу после учебы стать, ну… например, начальником небольшого вокзала.
– Вокзала? – недоуменно переспросил Алан.
– Да. Это что первое в голову пришло. Работа хлопотная, незнакомая мне, подразумевает много ответственности. И железная дорога меня всегда притягивала. То есть в этом деле я могу найти много интересного, значительного…
– Но все же это не совсем то, чего хотелось, – поняв, к чему Тимур клонит, закончил он за него.
– Вот именно! – обрадовался тот. – Вроде мне все здесь нравится, но чего-то будто и не хватает.
– То есть, проще говоря, ты жалеешь о том, что здесь! – он попытался подвести под темой черту.
– Да нет же! Я совершенно не жалею, что нахожусь здесь. Я жалею, что нахожусь не там!
– Я не понимаю… – Алан помотал головой.
Тимур коротким движением взъерошил волосы на затылке, как он делал каждый раз переживая.
– Я жалею, что сбежал от проблем, которые, знаю наверняка, можно было решить еще тогда. Это я сам возвел мелочные неурядицы в ранг непреодолимых проблем. – Тяжко выдохнув, он повторил, – Просто не надо было мне уезжать…
Алан вдруг осознал, что пытается понять не Тимура, а себя через него. Споря с другом, когда-то уже побывавшим в ситуации выбора, подобно той, в которой сейчас находился он сам, Алан как бы спорил с частью себя. Эта часть настойчиво требовала остаться здесь.
– Но ведь бывают ситуации в жизни без выхода, когда единственный выбор – это уйти?
– Конечно, бывают, – ответил Тимур, отхлебывая из чашки чай, – но крайне редко. Когда, например, вопрос затрагивает других людей – это единственное что нельзя изменить. Все, что касается тебя самого – пожалуйста. Можно уехать и стать счастливым на новом месте, но осадок незавершенности никогда… Понимаешь?! Ни-ко-гда… тебя не оставит. Всю жизнь ты будешь жить с глубоко запрятанным ощущением побега, трусости. Ты не сможешь себе простить, что когда-то побоялся рискнуть и поменять свою жизнь. К тому же, проблемы, от которых ты убегал, наверняка достанут тебя и на новом месте. Ведь ты носишь причин всех своих бед у себя за пазухой – себя самого. А хуже всего знаешь что?! Ты никогда не сможешь вернуться и исправить то, что не смог когда-то. Даже приехав в то место, к тому человеку, и сделав то, что должен был когда-то давно, все равно жалость по ушедшему не пройдет…
– Почему?
– Потому что ты – это уже не ты. Тот человек – совсем не тот. И даже место навсегда поменяло прежний облик, даже если совсем не изменилось. Сделать что-то стоящее, изменить обстоятельства можно или прямо сейчас, или никогда.
Алан зажмурился. Ему казалось, что каждую секунду от него отделяется маленький кусочек его самого… И вот уже тысячи голосов, каждый имеет свое мнение и бубнит на ухо, указывая верный путь. Голова забита нарастающим гулом надоедливых мыслей.
– Когда я учился в школе, у нас одно время была популярна игра в «Канаты». Знаешь такую? Между двумя деревьями или столбами натягивали специальные веревки. Пацаны соперничали, кто дольше устоит, больше раз качнется, пройдет туда-сюда и так далее… Это было достаточно сложно. Я как-то раз на этом аттракционе запутавшись чуть руку себе не сломал, – сделав паузу, чтобы отхлебнуть чаю, Тимур продолжил. – И был среди нас абсолютный чемпион – Леша Рудаков. При этом он не отличался ни особым строением тела, ни навыками акробата, но все же постоянно побеждал. Я часто наблюдал за ним со стороны, размышляя, в чем же состоит его секрет. И вот, что понял… Когда другие уже начинали терять равновесие и переключались на заботу об удачном приземлении, Леша продолжал идти вперед. Он рисковал идти до конца, и делал те несколько шагов, которых остальным не хватало до победы. Причем это касалось всего – и учебы, и личной жизни. Именно из-за риска, не смотря на страх, он и прорвался вперед.
– Если б было все так просто – иди себе вперед, рискуй и будет здорово.
– А я и не говорил, что это просто… – открыв пачку вафель, Тимур одну взял сам, другую протянул Алану. Мальчик принял сладость без особого энтузиазма. – Я знаю, что ты имеешь в виду, к чему ты эту тему затеял и откуда твое настроение…
– Знаешь?! – Алан почему-то испугался, судорожно кинувшись искать лазейку, через какую Тимур смог проведать про Мари и «Красный Замок». «Наверное, черт ее побери, Алина рассказала!»
– Конечно… Мне уже про тебя с Цакоевым доложили. Да и вон, щека чуть припухла.
– Ах, ты об этом, – страх мгновенно покинул тело.
– Я знаю, какого́ тебе, ведь сам через такое прошел. И слава Богу, могу понять, что большинство выбирают бить – ведь это легче, чем думать … А ты все пытаешься найти смысл в бессмысленной жестокости ровесников. Я прав?
– Я уже смирился, – Алан попытался отнекаться от больной темы, но Тимур не отставал.
– Да ладно тебе. Ни черта ты не смирился, потому что нельзя смириться с собственной слабостью…
– А при чем тут это?! – взъерепенился Алан.
– А при том! Если ты сейчас не отбросишь мои слова из-за кажущейся ненадобности, то сможешь многое для себя уяснить… Многое, что сделает твою жизнь значительно легче.
– Я и так уже достаточно знаю.
– Достаточно?! – Тимур продолжал напирать, стараясь не упустить момент, пока его младший друг задет, а поэтому особенно восприимчив. Учитель почему-то ощущал себя ответственным за него и его дальнейшую судьбу. Может быть из-за небольшого внешнего сходства Тимур видел в этом семнадцатилетнем парне себя – такого же неприкаянного, чужого, неприспособленного к враждебному миру, но однозначно талантливого. Тимур не играл в наставника, он являлся таковым – его задачей было помочь Алану выбрать правильное направление, помочь найти выход из безвыходности тяжких дней. С недавних пор Тимур чувствовал, что нужно приложить больше усилий, чем раньше… будто можно не успеть … Что именно «не успеть», Тимур не знал, но спешил, доверяясь интуиции. – Ты только считаешь себя всезнающим, как и все в твоем возрасте. Спорим на что угодно – ты не можешь понять, почему Цакоев и другие тебя достают?! Задаешь себе бесконечные вопросы: «Что я им сделал? Почему они такие жестокие? За что меня ненавидят?». Чего глаза опустил, а? Задаешь ведь! Спрашиваешь! Ну… признайся! Ты наверняка думаешь, что они сильнее, и только поэтому тебе постоянно достается.
– А разве не так?
– Конечно, нет! Они трогают тебя не из-за их силы, а из-за твоей слабости! Потому что ты позволяешь им это делать. Твои обижатели не бьют тебя, а лишь указывают на то, чему ты должен научиться – защищать себя: свое тело, свои идеи, свои интересы. Мне дорогого стоило понять, что добро должно быть с кулаками. И тебе встанет еще дороже, если не станешь умнее раньше меня.
– Откуда тебе знать? – не уверенно огрызнулся Алан.
– Оттуда же, откуда и тебе! Или ты думаешь тебя одного пинают? Я тоже долгое время старался угодить всем… Мало того, что у меня это не получалось, так еще и отгребал за то же. Обнажи свои клыки! Они у тебя есть. Они есть у каждого. Ты должен научиться быть не только добрым! Тогда тебе не потребуется сбегать, как поступил я… – грустно улыбнулся Тимур.
Алан молчал, обдумывая сказанное.
– Но для меня драться – все равно, что перестать быть собой. Представь, как ты огурцу говоришь: «Огурец, стань помидором!» А толку?! Как бы я не хотел, мне все равно не стать…
– Каким?! – улыбаясь, перебил Тимур. – Огурцом? Да, огурцом тебе не стать, а вот злым в случаях, где нужно постоять за себя – легко!
– Ты прям, как мой отец… – нахмурив брови, недовольно буркнул Алан. – Тот тоже постоянно хочет видеть во мне кого-то другого, и переделать под свой образ.
– Я – не твой отец. И мне не нужно переделывать тебя… Я просто хочу, чтобы ты допустил в свою голову мысль – так или иначе людям приходиться делать больно. И это нормально. Прими в себе черту злости. Злость – это не Зло. Пойми! Злость – это нор-маль-но! У каждого прорывается так называемая «темная сторона» (хотя никакая она не темная), когда их что-то не устраивает. Только одни видят в ней частицу себя, а другие думают, что поступили плохо – вот и вся разница. Если принять это, то… тебе не надо будет сбегать…
«Дзы-ы-ынь!!!» – на всю школу разрывался противный ор тысячи демонов, для детей звучащий райским хором – звонок оповещал о конце урока.
– Мне пора… – с облегчением Алан схватил портфель. У самой двери, он остановился, чтобы поблагодарить за чай, и уже через секунду вышмыгнуть в коридор.
Тимур же остался сидеть с неприятной тяжестью в груди, которая не проходила до самого вечера.Три оставшихся урока Алан провел между сном и явью. Разговор с Тимуром многотонным грузом на ногах полностью перечеркнул его воздушно-небесное настроение. Вроде и хочется взмыть в синюю высь, улететь повыше туда, где нет Цакоя, скуки и грязи, а есть только спокойное малювание на ослепительно белых листах в окружении пушистых облаков и звуков рояля, но мешает доносящийся из неоткуда голос – заботливо убеждающий его, что «проблемы, от которых стараешься сбежать, наверняка достанут и на новом месте».
Как ни старался Алан, у него не получалось заткнуть сидящий в голове рассудительный голос друга. Потому что понимал, хотя и не хотел себе признаваться, насколько Тимур прав. И хуже всего было от невозможности наплевать на сказанные другом слова. В отличие от остальных, страстно желающих направить Алана на «путь истинный», Тимур единственный, кто на самом деле переживал за младшего друга и хотел помочь ему стать чуточку лучше. Большинство же советников просто хотели себя почувствовать «Господами Знающими Жизнь и Поэтому Имеющими Право Учить Менее Просвещенных».
Одноклассники, заметив совершенно нехарактерное для Алана состояние, предусмотрительно обходили его стороной. И даже учительница истории Лариса Иосифовна, еще на прошлом уроке пообещавшая вызвать Дзгоева к доске, почему-то не осуществила задуманного – хотя обычно достаточно строго следовала своему принципу выполнять обещания.
Каждый учитель, как один, удивленно вскидывали брови, обнаружив отсутствие самой прилежной ученицы – «Как это так?! Не может быть такого, чтобы Алина беспричинно ушла с уроков!». После этих слов на Алана обязательно устремлялись любопытные взгляды одноклассников – все пытались понять, что произошло между ним и Алиной.
Лишь стоило прозвенеть последнему на сегодня звонку с урока, как Алан опрометью кинулся из класса, подальше от школы. Ему невыносимо хотелось побыть одному, и он знал единственное место во всей Вселенной, где это удастся. Выбежав с крыльца, мальчик свернул направо в сторону Мертвого Города, где высоко на горе возвышались каменные старцы.
Поравнявшись с крайним домом деревни, Алан остановился возле самой калитки, пытаясь понять смысл пустующего стула, на котором в теплое время сидел дед Азамат. Сейчас стало слишком холодно, чтобы днями на пролет оставаться на улице, и наверное, именно поэтому старый аксакал спрятался в доме до самой весны.
Заворожено глядя на непривычную в отсутствии старика мебель, Алан размышлял, стоит ли сейчас поговорить со старым хитрецом, или же отложить разговор на потом, поскорей уединившись…
«А будет ли потом?»
Тогда он смело шагнул к радушно приоткрытой калитке. Зашел в захламленный двор, а оттуда уже в дом.
– Здравствуйте, баба Фатима, – поздоровался он с сестрой Азамата. Алана всегда интересовало, как так получилось, что дедушка остался без жены и детей, после чего за ним стала ухаживать его младшая сестра, жившая в соседнем доме.
– А-а… Аланчик, здравствуй, милый, – улыбнулась старая женщина, искренне радуясь его приходу.
Алан почему-то всегда легко находил язык со стариками, и они к нему очень хорошо относились. Теперь осталось научиться ладить со взрослыми и ровесниками… – Ты к Азамату?
– Да.
Баба Фатима поставила кастрюлю на плиту. Они находились в помещении, служившим сразу и лоджией, и кухней, и прихожей, и столовой.
– Разувайся, проходи. Азамат немного захворал, теперь возле очага отогревает старые кости.
– Спасибо… – поблагодарил он за прием и, скинув ботинки, прошел в соседнюю комнату.
Дед Азамат лежал на небольшой кровати под одеялом, прислонившись к боку растопленной печи. Пахло дымом, уютно потрескивали поленья. На голове у старика все так же возлегала неизменная серая папаха – если задуматься, без нее Алан старика и не видел. Резная трость прислонена к печи в изголовье.
– Воин пришел… – вместо приветствия сказал дед. – Рад тебя видеть! Хотя может статься, что больше мы не увидимся…
«Да что же это такое?! – подумал Алан. – Все только и напоминают об отъезде, будто знают!», а вслух осторожно спросил:
– Что ты имеешь в виду, дедушка Азамат?
– Зрение в последнее время сильно падает. Надеюсь помру скорей, чем ослепну. Уж слишком люблю любоваться природой. Вот и сейчас наслаждаюсь видом из окна.
Когда Алан вошел, старик просто смотрел в квадратное окно, словно на экран телевизора.
– Я уверен, что у тебя со зрением все будет в порядке, – Алан постарался сказать как можно убедительней, хотя сам в это не особо верил. Ему просто не хотелось, чтобы дед ослеп.
– Хорошо бы… – покачал тот головой, – Но я все же стремлюсь успеть насладиться оттенками серого, к которым привык с детства… Облака по небу, тучи, скалы, вода в реке и та серая. Я уж не говорю о Старом Городе, тот вообще самая большая серость. Кстати, о Городе… Ты ж за этим сюда пришел, так?
Алан мгновенно вспомнил их прошлую встречу, когда спрашивал у хитреца, почему он называет Мертвый Город Старым, и как старик обещал все объяснить в следующую встречу. Вот встреча и состоялась.
– Да… и за этим тоже. – Алан неосознанно потрогал запястье – часы настолько ощущались чем-то привычным, будто стали еще одной частью тела. – Что ты имел ввиду, когда говорил, что в Мерт… точнее, в Старом Городе много жизни?
Старик перевел усталый взгляд на Алана. Может быть ему показалось, но у деда немного выцвели зрачки, стали более блеклыми. «Словно Серость, которой он любуется, поселилась внутри, и теперь светит из глазах».
– Ты ж не глупый. Ты – воин! А воины всегда смотрят в суть вещей, как это делал твой прадед.
Алан вздрогнул от упоминания того, зачем он на самом деле зашел к Азамату, но старик спокойно продолжил, не заметив напряжения мальчика:
– Что такое сакли?
– Как «что»? – недоуменно спросил Алан, не понимая, куда ведет старик. – Это дома…
– Разве? Разве в них жили?
Алан старался вспомнить, переворошив все свои знаниях о культуре и укладе предков:
– Ну, да…
– Сакли есть небольшие – один, максимум два этажа, широкие, с утоптанной землей вместо пола, стены из сланца… А есть сакли высокие, башенного типа, с узкими окнами-бойницами, небольшой, окованной железом крепкой дверью вместо выхода…
– Именно такие, пять штук у нас на горе.
– Вот… – старик специально вынул сухопарую руку из под теплого одеяла, чтоб оттопырить указательный палец перед носом мальчишки. – Первый тип саклей – это жилые дома. Вторые – высокие, с бойницами для стрел – это сторожевые и дозорные башни. Они специально так устроены, чтобы еще издали было видно приближение врага, и в случае чего, можно долго обороняться, отсиживая в осаде…
Старик замолчал.
– И? – Алану не терпелось понять, что хочет объяснить дед Азамат.
– Что «и»? Думай сам! Что видно, если стоять в Старом Городе?
– Видно? – он пожал плечами, – Ну… деревню видно, как на ладони… и санаторий видно…
– А что еще? – дед старался навести Алана на мысль.
– Да вроде ничего…
– В том-то и дело! Смысл строить дозорные башни, если из них почти ничего не видно?
– Так может они сторожевые? – предположил Алан.
– А что им сторожить? Самих себя? Врагам они не помеха, деревня же внизу! Стрелы и те с трудом долетят до моего дома.
– Тогда зачем они вообще нужны? Тем более пять штук? – удивился Алан, как это все раньше ему не пришло в голову.
– Молодец, воин, – улыбнулся Азамат. – Люблю правильные вопросы! В них ученые искали следы чумы и кости – посчитали сакли служили склепами для заболевших. Кстати, это место и стали называть «Мертвым», когда экспедиция из центра рыскала там в поисках останков. А так, сакли всегда «Старым Городом» называли. Фатим! – позвал старик сестру.
Улыбающаяся бабушка Фатима появилась в проеме:
– Как общение?
– Сделай нам чай, пожалуйста, – попросил Азамат, пропустив ее вопрос мимо ушей.
– С молоком?
Алан не успел ответить, за него это сделал хозяин:
– Мне без, Алану с молоком. Спасибо… – когда она опять пропала за дверью, Азамат спросил. – Так о чем мы?
– О том, для чего предкам понадобилось возводить пять саклей с видом на деревню.
– Точно. Предки это делали не для себя…
– А для кого еще?
– Для духов. Старый Город – это молитвенное место. Так сказать коридор между Этим Миром и Тем, через который они пытались протиснуть свои просьбы туда… наверх.
– Да ладно? Дедушка, ты серьезно?
– Мне уже девяносто три! Скоро будет четыре. Я еще застал, когда над этой темой висел запрет. Все, что связано с Тем Миром, нам знать запрещено. Я не могу наверняка сказать, что там происходило, и почему люди забросили Старый Город, не решившись его разрушить, а доверив его разрушение времени – уж слишком давно это было. Даже до меня дошли лишь жалкие обрывки запретных историй. Просто я знаю, а кто не знает, ощущает, что плато с саклями полно невидимой жизни. Поэтому большинство местных и боятся лишний раз ходить в Старый Город…
– А я не боюсь! – восхищенный, завороженный историей деда Азамата, Алан решил показать свою находку. – Смотри, что я там нашел!
И протянул старику руку с часами на запястье.
– Где нашел? – он пристально осматривал часы со всех сторон, держа ладонь Алана и ворочая ее.
– В одной из саклей. – Старик отпустил руку, и Алан сам начал любоваться часами. Стрелки опять стояли. – Странно, то они вперед идут, то назад, то вот опять на месте стоят.
– Ты главное не бойся, – как-то виновато, примирительно сказал старик, глядя в окно. Алан совсем не понял его странной реакции. «Чего тут бояться?»
– А я и не боюсь.
– Вот что значит – воин! Другие бы уже уссались, столкнувшись с непонятным, а ты и бровью не шевельнул! Ты главное вот что…
В комнату зашла бабушка Фатима и на табуреточку поставила две чашки с чаем, затем сбегала на кухню за сахарницей и тарелкой с кусочками пирога. Старик продолжил лишь когда они вновь оказались одни.
– Главное, иди до конца. Если ты столкнулся с непонятным, то докопайся до сути. А то будет как с ним – в корень зрел, видел, словно генерал на карте, что да как, а до конца пойти не решился. Вот и получил за это! Ты его ошибок не повторяй…
– Дедушка Азамат, ты о ком?
– О твоем прадеде, о ком еще!
– Он тут причем?
– А при том, что он тоже со Старым Городом «дружил». Не знаю, есть здесь какая-нибудь закономерность или произошедшее с ним случилось бы так или иначе, но итог говорит сам за себя.
– Дедушка Азамат, не говори загадками! – взмолился Алан. – По порядку расскажи!
Старик снял свою шапку. Протер ладонью обрамленную сединой лысину, и вновь водрузил свою гордость на прежнее место, тщательно отрегулировав равновесие.
– Не помню точно сколько, но кажется мне лет восемь было, или около того, а твоему прадеду значит около двадцати с небольшим… или где-то рядом. Мне тогда все эти проблемы были безразличны – только б времени побольше урвать, чтобы немножко с друзьями на мечах-палках повоевать. Это не то что сейчас можно неспешно пасти овец и в бороду себе не дуть – все просто… А в те времена так не было. До революции в Петербурге оставалось еще несколько лет, и Царю до Кавказа не было особого дела – есть и есть. Местным князьям с высокогорными деревнями тоже возиться не особо хотелось – все больше к центру рвались, к культуре и роскоши, подальше от ледяных ветров и вечных моров. Вот и получалось, что мы оставались сами по себе. Я думаю, ты и сейчас видишь, что в горах каждый клочок земли на вес золота. Если лишний рот в семье, все – придется недоедать. Земля – это трава для барашков. Они во все времена являлись нашим единственным товаром и ценностью.
– Как и сейчас.
– Нет, сейчас уже не так. Сейчас кто в Большой Город уехать может, кто приторговывает чем-нибудь – варианты есть. А тогда, во времена настоящей свободы, когда даже заборов не было, кроме как пасти овец, ничего не оставалось. И мало того, что каждому нужно было четко знать сколько у него овец, сколько нужно сена, сколько они будут сжирать на пастбище, сколько продать, сколько чего купить… Жить здесь – значило все равно что по канату идти – не туда качнешься, сразу упадешь. Все трудности вертелись вокруг травы для скота. Горы на камни богаты, а способная к рождению земля скорее исключение. К тому же, в то время каждый мужчина должен был уметь сражаться, чтобы отстоять деревню. Но в первую очередь всегда животных защищали, нежели дома.
– Почему?
– Потому, что дома можно новые построить, а если уведут овец – голодная смерть обеспечена. Поэтому бараны были воплощением жизни. И эти сражения между деревнями за землю продолжались из века в век. На Кавказе каждый на мясе и войне вырос – поэтому мы такие вспыльчивые и скоры на расправу. Иначе не выживешь. А прадед твой совсем не такой был – «не как все»…
– И чем же он отличался?
– А вы с ним похожи – оба добрые и в мирах своих далеких витаете. В отличие от остальных он как бы все со стороны видел. Не свысока, не снизу, а именно со стороны – это редкое умение достойное великих людей.
– Я ничего о прадедушке не знаю. У нас в семье это запрещенная тема, – раздосадовано, что не слышал этого раньше, признался Алан.
– Да, у него был настоящий дар. Но, что удивительно, как это часто бывает, он не смог посмотреть объективно на последствия своих поступков.
В соседней деревне, что вниз по дороге («Деревня Цокоя!» – понял Алан) за последние несколько лет родилось много детей, и наш староста предполагал, что соседи на нас могут напасть в самое ближайшее время, чтобы ослабить селение и забрать себе часть овец и земли. «Если не напасть первыми, то мы наверняка потерпим настоящее бедствие!» – призывал староста деревни. Все поддержали решение пойти войной. Все, кроме твоего прадеда. Он категорически выступал против…
– Но почему?
– А ты сам как думаешь? – лукаво спросил старец.
Алан замолчал, задавая себе вопрос: «Почему?».
– Потому что, как я уже говорил, он обладал редчайшим даром, достойным посланников небес, – ответил на свой же вопрос Азамат. – Он не делил людей на чужих и своих – он видел людей как единое, неделимое существо. Понимаешь? Не было такого, пусть свои живут, а другие мрут. Он понимал, что война – это смерти людей .
– Он предложил договориться с другой деревней и вместе найти выход?! – догадался Алан.
– Ты это знаешь, потому что сам бы так поступил, верно?! И участь у тебя та же, если не будешь хитрее. Его изгнали с позором из деревни, посчитав его объемную душу и умение понимать ценность любой жизни за трусость, предательство, слабость не достойную война. Я до сих пор помню, как галдящая толпа кричала на него со всех сторон, скандируя единственное слово – «слабак!». Он стоял в центре, недоуменно озираясь по сторонам. Он не понимал, причем тут слабость, когда речь идет о человеческих жизнях. Его сделали врагом, когда он был спасителем. Староста пригрозил ему, что если он не покинет деревню в течение часа, то его самого, и всю его семью убьют, как трусов. Хотя какая разница, его практически обрекали на погибель… Семья жены отказалась от него и заставили тоже самое сделать и его супругу, с годовалым сыном на руках – твоим дедом. Так он остался один. Прадед уходил тихо, незаметно, только почему-то решил спускать не вниз с Гор, а наоборот, подняться к Старому Городу. Я единственный кто это видел. Он, как и ты был каким-то образом связан с пятеркой саклей и тем возлежащим в центре белым камнем. Возможно он шел попрощаться с духами обитающими там, а может еще что… Знаю одно, после его ухода, тот камень стал теплый, будто подогревался изнутри. «Почему? Что? Как?» – мне почти ничего не известно. Просто твой прадед соединил свою судьбу со Старым Городом, как и ты. Теперь еще вот часы странные нашел. Будь осторожнее… и иди до конца, коль начал свой путь. Твой предок не воспользовался напором и той силой, что хранилась у него внутри. Он попытался уберечь людей от беды, которая их, в конце концов, настигла – почти половина мужчин из нашего селения были перебиты в том нападении. Твой прадед начал делать то, что не смог завершить. Он думал, что люди должны его понять, но он побоялся быть сильным, и за это поплатился изгнанием, а его семья до сир пор ощущает последствия того поступка. Люди не любят признавать своих ошибок, предпочитая обвинять других. Поэтому все выбрали молчать, вместо того, чтобы вслух признать свою ошибку – они должны были послушать твоего прадеда. Но все просто закрыли рты, не обсуждая произошедшее, все также считая его трусом и предателем. Послушай, воин… Иди вперед сколько хватит сил, никого не слушай, тогда сможешь быть там, где сам захочешь. Твой прадед ушел, а ты здесь. Будь хитрей…До Старого Города Алан добрался за считанные минуты. Только лишь выйдя за калитку, он кинулся к мистическому, всегда притягивающему месту, побежав что было сил, словно спасаясь от мчавшегося вслед хищника. Алану хотелось как можно скорее добраться до белого, вырастающего из земли, идеально гладкого камня. Он не хотел ни о чем думать, поставив на любые мысли запрет, пока не доберется до убежища.
Привычной дорогой до подвижного моста, пройти пятьдесят девять брусков, почувствовать кач тросов, всегда, как впервые, бояться кубарем упасть в дикий поток… А там уже горной тропой, все равно что лестницей вверх, пока не сравняешься взглядом с равным каменно-землистым пластом, служащим опорой для этого «канала между мирами».
Усевшись на камень, приложив к нему ладони, Алан отдал себя в объятия неземному теплу от гладкой поверхности расходящейся по всему телу к самому сердцу. Оторвав нагретые ладони от камня, он приложил их к лицу – спрятавшись в потустороннюю, чудну́ю теплоту. Глаза закрыты ладонями и вовсе будто нет глупого мира, со всеми его условностями, которые нужно постоянно учитывать, чтобы было хорошо… Только вот хорошо все не становится, а только хуже и хуже…Раньше Алану нравилось убегать сюда. Ведь здесь можно ощутить себя увешанным луком и мечами древним воином, защитником любимых от врагов. Потом это место стало единственным, где можно скрыться от людей и побыть одному. Но сейчас находиться здесь, значит исчезнуть, испариться из этого запутанного, сложного мира… отдать себя жизни, в которой нет предстоящих выборов и решений, нет ошибок и неверного пути, нет одиночества и непонимания… А что тогда останется? Останется лишь вечное – теплота и гладкость камня…