В поисках Рейчел Уоллес
Шрифт:
– Я тогда был другим, – сказал Манфред. – Я тогда еще не обрел Христа.
– И ты тоже?! – воскликнул я.
– Я и не надеялся, что вы поймете.
Около поворота на Сент-Джеймс-авеню стоял небольшой киоск, где продавались сэндвичи. Я остановился.
– Как насчет сандвича и чашечки кофе, Манфред? За мой счет, разумеется. И еще йогурт и, если хочешь, яблоко. Я плачу.
– Я не голоден, – ответил он.
– Хорошо, обойдемся без кормления, – сказал я. – Надеюсь, ты не будешь возражать, если я пообедаю.
– Почему бы вам попросту не пойти обедать и не отстать от меня?
– Я только возьму здесь сандвич, и мы прогуляемся, может быть через улицу к автобусному кольцу, посмотрим, не происходит ли где-нибудь смешение рас или что-либо подобное.
Я купил бутерброд – пшеничный хлеб с тунцом, красное яблоко и кофе в бумажном стаканчике. Яблоко я положил в карман, а сандвич съел на ходу. В дальнем конце аркады, где когда-то находился кинотеатр "Парк-сквер", мы остановились. Я уже расправился с сандвичем и потягивал кофе.
– Ты все еще состоишь в клане, Манфред?
– Конечно.
– Я слышал, ты стал региональным руководителем, или Великим Высоким Имперским Аллигатором – как оно там у вас называется? по Массачусетсу. Он кивнул.
– Вот это да, – восхитился я, – следующий шаг вверх – разве что устроиться играть на пианино в перерывах на конференции по проблемам детей из неблагополучных семей.
– Вы глупы, как и все либералы. Ваша раса растворится среди других, культура, существующая десять тысяч лет и создавшая величайшую в истории цивилизацию, погибнет, утонет в море полукровок и дикарей. А выиграют от этого одни коммунисты.
– Любой культуре, произведшей на свет скотину вроде тебя, Манфред, не помешает улучшение, – вставил я.
– Идиот, – отозвался он.
– Но я пришел сюда не для того, чтобы спорить с тобой о чистоте нации.
– Вы бы проиграли.
– Возможно, – сказал я. – Ты ведь профессиональный расист и проводишь свою жизнь в спорах. Ты специалист. Это твоя профессия, но не моя. Я и двух часов в месяц не трачу на споры о чистоте расы. Но, если я и проиграю в споре, то после этого выиграю в драке.
– И вы обвиняете нас в насилии, – возмутился Манфред. Он стоял, прислонившись спиной к стене около пустовавшего сейчас места для киноафиши. Щеки его немного порозовели.
– "Вы"? – переспросил я. – "Нас"? Я-то говорю о тебе и обо мне, а не о "вас" и "нас".
– Вы ничего не понимаете в политике, – сказал Манфред. – Общество нельзя изменить разговорами о "тебе" и обо "Мне".
– Манфред, мне нужно кое-что разузнать о группе людей, таких же глупых, как и ты. Она называется ВАМ, то есть "Восстановители американской морали".
– Почему вы спрашиваете об этом у меня?
– Потому что ты, дерьмо собачье, постоянно болтаешься среди таких компаний и треплешься о восстановлении морали. Наверное, в этих компаниях ты не так остро ощущаешь свою дерьмовость.
– Я ничего не знаю о ВАМ.
– Они борются с феминистками и движением геев, возможно, во имя Бога и расовой чистоты. Ты, я думаю, слышал о них?
Манфред покачал головой, снова разглядывая свои туфли. Я взял его за подбородок и поднял ему голову так, чтобы Он был вынужден посмотреть на меня.
– Мне нужно знать об этой группе, Манфред.
– Клянусь, я ничего не знаю о них, – проговорил Манфред.
– Значит, ты можешь найти сведения о них.
Он попытался выдернуть подбородок из моей руки, но я чуть-чуть посильнее сжал пальцы и заставил его успокоиться.
– Я не буду заниматься вашими грязными делишками.
– Будешь, и не только нашими. Ты ведь кусок дерьма и всегда делаешь то, что тебе скажут. Главное – как надавить, – произнес я.
Он старался не смотреть мне в глаза. Несколько человек, вышедшие из банка, который был справа от меня, остановились и посмотрели на нас, а потом торопливо прошли мимо.
– Давление бывает разное, Манфред. Я могу приходить к тебе на работу каждый день и буду болтаться там до тех пор, пока тебя не выгонят. Я побываю всюду, где ты ошиваешься, и всем расскажу, как мы сцапали тебя за хранение надувной любовницы и о том, как ты разливался соловьем, как мормонский религиозный хор, лишь бы тебя отпустили. – Щеки его теперь стали красными. – Или, – добавил я, – я могу просто мордовать тебя каждый день, пока ты не доставишь нужные мне сведения.
Сквозь зубы, сжатые под давлением моих пальцев, Манфред произнес:
– Ах ты, член несчастный!
Теперь у него покраснело уже все лицо.
Я сильнее надавил на его подбородок и почти поднял Манфреда на цыпочки.
– Ругаешься? – переспросил я. – Вы всегда поливаете нас грязью. – Потом я отпустил его и отошел в сторону. – Я зайду сюда завтра, чтобы узнать, что ты мне сообщишь.
– Может быть, меня здесь уже не будет.
– Я знаю, где ты живешь, Манфред, и все равно найду тебя.
Он все еще стоял прямо, прислонившись к стене. Воздух со свистом вырывался сквозь его зубы, блестящие глаза лихорадочно смотрели на меня.
– Итак, до завтра, Манфред. Я зайду завтра.
18
Я вышел на Арлингтон-стрит, свернул налево и пошел к Бойлстон-стрит, хрустя сочным яблоком. Улица пестрела рождественскими украшениями и изображениями Санта-Клауса. Падал легкий приятный снежок. Я думал о том, видит ли Рейчел Уоллес этот снег. Подобные дни предназначены для того, чтобы радоваться жизни. Если бы я остался с ней... Я помотал головой. Тяжело. Не нужно на этом зацикливаться. Вероятно, быть похищенной под Рождество не намного хуже, чем в любое другое время года. Я с ней не остался, и размышления о том, что мне следовало поступить иначе, не помогут найти ее. Надо сосредоточиться на главном, приятель. Нужно думать, как найти ее. Автоматически, проходя мимо лавки "Брентано" я, остановился и посмотрел на книги, выставленные в витрине. Особой надежды на Манфреда у меня не было из-за его низости, расистского фанатизма и глупости. Косгроув был полной его противоположностью, но он работал репортером либеральной газеты, и ему, чтобы найти что-то, нужен подходящий случай. Ему никто ничего не скажет.